Рассказы

После вечерней молитвы, перед ужином, за Табором пришел жандарм. Он повел его в «канцелярию господина барона», которая помещалась в кирпичном доме возле ворот. Когда они вошли в помещение, было еще светло. Когда-то белые стены канцелярии теперь были грязны и закопчены. На стене у подоконника Габор заметил большое пятно засохшей крови. Пахло сыростью и карболкой. Комната была почти пуста, только по стенам стояли скамейки и стулья. Жандарм поставил Габора посредине комнаты.

— Сидеть, — сказал он, — полагается только с особого разрешения господина обер-лейтенанта.

После этих слов он сел и закурил трубку, лениво выпуская дым. Габор смотрел в окно, но, кроме забора, ничего не видел.

«Разговаривать, вероятно, нельзя», — подумал он.

Тоскливо тянулись минуты. В комнате постепенно темнело. У Габора затекли ноги, в ушах стоял звон, все тело стало деревенеть. Он понимал, что его вызвали по доносу Тота, но предполагать худшее ему не хотелось. Где-то хлопнули дверьми, послышался говор и затих.

Жандарм спокойно курил и вертел в руках хорошо вычищенный карабин.

Запах табака мучил Габора. Он вспомнил, что с утра ничего не ел, и почувствовал тошноту. В комнате стало совершенно темно, жандарм кашлял и плевал на пол.

— Долго не идут! — сказал он неожиданно.

Габор встрепенулся, но сразу не нашелся что ответить. Жандарм замолчал и переменил место, отыскивая что-то в кармане. Габор хотел ответить, но, упустив момент, уже не решался заговорить. И молчание стало еще тяжелей, оно давило, как камень.

Габор ждал. На высоком заборе против окна зажегся электрический фонарь и осветил комнату, но углы канцелярии тонули во мраке. Время тянулось. Габор едва стоял. Иногда ему казалось, что он падает. Рана в боку ныла. Горло пересохло, временами душила спазма.

Габор переминался, сначала переставляя ноги изредка, потом все чаще и чаще. Временами он переставал чувствовать свое тело, а потом ему казалось, что он превратился в камень и не может двинуться от тяжести.

Мысли мелькали с мучительной быстротой. Ожили в его воспоминаниях первые годы действительной службы, муштровка, карцер, издевательства унтер-офицеров, — все проходило перед глазами с мельчайшими подробностями. Короткими, ясными и простыми показались ему последние годы — война и плен.

«Ах, собачья жизнь! — думал он. — И почему мы должны так страдать из-за господ? Черт меня дернул уехать из России…»

Но эту мысль он отогнал, старался думать о доме, о том, что сын уже ходит в школу, а Софья, жена…

Вдруг дверь с шумом распахнулась и вошли — один за другим — пять человек. Кто-то зажег свет. Габор с облегчением вздохнул и обернулся. И тотчас почувствовал ошеломляющую боль от удара кулаком в нос. Он осознал этот удар только тогда, когда кулак вторично опустился на его лицо. Габор пошатнулся и упал. Когда он приподнялся, то увидел стоящего перед ним офицера. Багровое, заплывшее от пьянства лицо офицера было страшно, водянистые серые глаза пристально смотрели на Габора. Левая рука, бледная, как у мертвеца, висела на черной перевязке.

Поднявшись, Габор вытер лицо и почувствовал на своей руке теплую кровь.

— Рапортовать! — заорал офицер. — Разучился рапортовать, сволочь!

«Пьяный! Напился для храбрости!» — с презрением подумал Габор. Он заметил в кругу стоящих Тота.

«Не надо рапортовать!» — мелькнуло в мозгу, но рука уже сама машинально поднялась к козырьку.

— Господину обер-лейтенанту имею честь доложить, Габор Киш, рядовой.

Кровь капала с усов и расплывалась на губах. Габор чувствовал во рту солоноватый вкус.

— Вольно! — сказал офицер. — Утрите ему нос, фельдфебель, и расскажите как было дело.

Тот улыбнулся и, отдав честь, спросил:

— Разрешите допросить?

— Погодите, я сам.

Тот запрокинул голову Габора и крепко зажал ему нос. Кровотечение остановилось Габор вытер усы. Его лицо горело от пощечин, мускулы начали дрожать, и зубы стучали, Габор никак не мог сладить с ними.

Офицеры и жандармы сели. Обер-лейтенант положил перед собой хлыст, вынул портсигар и закурил.

Габор понял: его будут допрашивать, и крепко допрашивать. Он вспомнил мучительные допросы в жандармерии, которым он подвергался в своей молодости. Первой мыслью было упереться, молчать, но потом зашевелилась какая-то смутная надежда: может быть, отпустят… лучше отвечать.

Обер-лейтенант допрашивал очень тщательно. И, надо было отдать ему справедливость, он умел спрашивать. Задавая вопрос, он ударял Габора в лоб серебряной рукояткой хлыста, имевшей форму собачьей головы с длинным острым носом. Он бил умело, все время по одному и тому же месту. Видимо, у господина обер-лейтенанта был большой опыт. Он спрашивал, как расстреляли русского царя. Он называл царя «его величество» и заставлял Габора повторять за собой: «его величество». Но Габор при первом ударе прикусил язык и отвечал невнятно, у него получалось «ведичество».