Рассказы

На следующее утро, захватив с собой вещевой мешок и распрощавшись с товарищем, Кудряшов вышел из вагона. На вокзальной площади его окружили торговки. На этот раз он купил жаркое у бойкой старушки с живыми веселыми глазами. Жаркое оказалось еще вкуснее вчерашнего. Кудряшов ел стоя. Старушка заметила:

— Смотри, сынок, подавишься.

— Тороплюсь, мать, у меня спешное дело.

— Ужли так рано утром и уже спешное?

— Спешное, я тебе говорю. Мне надо Врангелю сегодня же всыпать горячих. Если не поспешу, могу опоздать.

— Когда же это кончится, батюшка мой? Когда вы людей убивать перестанете?

— Разве они люди? — спросил Кудряшов серьезно.

— А то кто же?

— Белогвардейцы! — рявкнул матрос и скорчил такую страшную рожу, что старушка присела, закрывая лицо поделом юбки.

В штабе Кудряшов разыскал вчерашнего сотрудника и спросил, как обстоит дело с его назначением.

— Агитационный отдел, второй этаж, двадцать первая комната, — ответил тот коротко.

Кудряшов бросился наверх, шагая через три ступеньки. По вдруг остановился и прижал руку к бешено бьющемуся сердцу.

— У, паршивое, — вздохнул он сердито. — Как ослабело. А ну-ка, подтянись, ведь мы на фронт едем. — И уже медленно стал подниматься на второй этаж.

В двадцать первой комнате было большое оживление. Вот и нужный стол. Сотрудник, пожилой человек в потертой кожанке, переспросил:

— Кудряшовв Алексей Никитич?.. Вот ваши документы.

— А назначение?!

— Тут указано, — и, подняв на лоб очки, посмотрел на матроса. — Задание очень важное, требует большой осмотрительности. Мы тут о тебе долго рядили и назначили тебя, дорогой товарищ Кудряшов, комиссаром одной из отправляющихся на фронт актерских трупп, иначе говоря — театра. Задачка, я тебе скажу, не легкая. Культуры требует. Под твоим началом будет почти одна интеллигенция. Так-то.

Кудряшов не верил своим ушам. У него пересохло в горле. Товарищ, вероятно, шутит? Труппа, театр… и он — комиссар? Как же это так?

Но старик не улыбался, а наоборот, серьезно, даже азартно пустился в пространные объяснения: труппа — это очень большое культурное дело. Кудряшова ждет ответственная задача, роль агитации имеет решающее значение в подготовке к бою…

У Кудряшова больно сжалось сердце.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он еле слышно.

И вдруг заорал:

— Что это?! Издевка или глупая шутка?!

В агитационно-пропагандистском отделе политуправления штаба фронта уже привыкли к подобным скандалам, но на матросский рев народ сбежался со всех концов, и кто его знает, чем бы все окончилось, если бы не помешала физическая слабость Кудряшова.

Веснушки снова заняли свое место на мертвенно побледневшем лице. В глазах у комиссара потемнело, и он, как стоял, слегка опершись на стол, — так и упал на него всем телом. Когда ему подали воды, он уже пришел в себя. У него был готов ответ:

— Назначения не принимаю. Дайте мне поезд, полк, батальон, батарею… Пошлите политбойцом!

— Не об том идет речь, дорогой товарищ, не об том разговор — полк или бригада. Там легко быть комиссаром. Но ты сам, друг, писал, что понимаешь в искусстве.

— Я?!

— Ну, конечно, ты. — И старик показал Кудряшову двадцать девятый пункт анкеты,

«Вопрос. Какую политпросветительную работу вели до сих пор?

Ответ. Состоял одним из руководителей драмкружка, хорового пения и кружка самодеятельности».

Кудряшов бессильно махнул рукой.

— Когда это было?! Еще при Керенском, в Гелсинге. Стояли мы там, и мыши у нас бока выедали от скуки. Ведь на судне каждый матрос был большевиком, каждый офицер — белогвардейцем, а боцманы — сволочи, каких на свете мало. Вот мы избаловались. Вчера меня черт дернул, я и написал, просто для смеху.

— А нам как раз до зарезу нужны люди, понимающие в искусстве. Назначение официальное — это решение сверху.

— Я к Фрунзе пойду. Комиссар театра? С ума сойти! И, схватив со стола пачку своих бумаг, Кудряшов ринулся в коридор разыскивать кабинет командующего.

Коридор был широкий, и на давно не беленной стене играло сентябрьское солнце. Кудряшов чувствовал, что весь дрожит. Он присел на широкий подоконник, развернул бумаги, хотел перечитать, но руки у него ходили ходуном. Его, матросского комиссара, к каким-то комедиантам!..

Он вошел в полуоткрытую дверь и оказался в пустой приемной. Напротив двери — большой письменный стол, ни души. Через приемную ковер-дорожка вела к двери кабинета. Кудряшов осторожно толкнул дверь. Стены громадной комнаты были сплошь завешаны картами. Из-за письменного стола на него глянули двое. В одном он сразу узнал Фрунзе и четко, по-матросски представился.

Комфронта вопросительно посмотрел на него.

— Товарищ командующий… Меня обидели. Меня, комиссара бронепоезда, командира матросского отряда, высмеивают!

Фрунзе встал и подошел к Кудряшову. Его взгляд задержался на красном ордене, ввинченном в ткань бушлата.

— Давно в партии?

— Да как бы сказать — с четырнадцатого года.

— С четырнадцатого?.. Что же случилось?

— Меня, испытанного бойца, назначают комиссаром к каким-то актерам. Разве это допустимо?

Фрунзе неожиданно рассмеялся.

— Друг мой, какая же это обида? Чем вы возмущаетесь?