Рассказы

В то время, к которому относится наш рассказ, всего дохода Голдтуэйта едва ли хватило бы на уплату налога за старый дом, в котором мы его застаем. Это был один из тех запущенных, поросших мхом деревянных домов с башенками, которые рассеяны по улицам наших старых городов, с мрачно насупленным вторым этажом, выступающим над фундаментом и как бы хмурящимся на окружающую его новизну. Этот старый отчий дом, хотя и бедный, но расположенный в центре главной улицы города, мог бы принести еще кругленькую сумму, однако дальновидный Питер имел свои причины не расставаться с ним и не продавать его ни на аукционе, ни частным образом. Казалось, что-то роковое связывает его с местом, где он родился, ибо, хотя он часто стоял на грани разорения и ныне находился именно в таком положении, он не делал шага за эту грань, того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.

Итак, тут, в его кухне — единственном помещении, где огонь очага разгонял холод ноябрьского вечера, — бедного Питера Голдтуэйта посетил его прежний богатый компаньон. В конце их беседы Питер, охваченный чувством унижения, взглянул на свою одежду, которая местами выглядела столь же древней, как и времена фирмы «Голдтуэйт и Браун». Верхнее его одеяние представляло собой род сюртука, страшно выгоревшего и залатанного на локтях кусками более новой материи; под ним была надета потертая черная куртка, несколько пуговиц которой, обтянутых шелком, были заменены другими, иного образца; и наконец, хотя на нем и была пара серых панталон, они были очень потрепаны и местами приобрели коричневый оттенок из-за того, что Питер часто грел ноги у скудного огня. Внешность Питера вполне соответствовала нарядности его одежд. Седой и тощий, с ввалившимися глазами, бледными щеками, он представлял собой законченный образец человека, который до тех пор питался вздорными проектами и несбыточными мечтами, пока уже не мог ни поддерживать долее свое существование подобными вредными отбросами, ни принимать более питательную пищу. Но в то же время Питер Голдтуэйт, этот свихнувшийся простак, каким он, быть может, и был на самом деле, мог бы сделать блистательную карьеру в обществе, используй он свою фантазию в воздушных предприятиях поэзии, вместо того чтобы сделать ее злым демоном своих коммерческих дел. В конце концов он был неплохим человеком, притом безобидным, как дитя, и в той мере был честен и благороден и сохранял врожденное джентльменство, насколько это позволили бы любому беспорядочная жизнь и стесненные обстоятельства.

Стоя на неровных камнях у своего очага, Питер оглядел жалкую, мрачную кухню, и глаза его загорелись энтузиазмом, никогда не покидавшим его надолго. Он поднял руку, сжал кулак и энергично стукнул по закоптелой каминной доске.

— Час настал, — сказал он. — Имея в своем распоряжении такое сокровище, было бы глупо оставаться и дальше бедняком. Завтра утром я начну с чердака и не кончу до тех пор, пока не снесу весь дом.

В глубине, в углу около очага, как колдунья в темной пещере, сидела маленькая старушка, штопавшая одну из двух пар чулок, которые спасали ноги Питера Голдтуэйта от мороза. Так как чулки были порваны до того, что заштопать их уже было никак невозможно, она вырезала кусок материи из негодной фланелевой нижней юбки, чтобы сделать из них новые подошвы. Тэбита Портер была старой девой, ей было более шестидесяти лет, и из них пятьдесят пять она просидела в том же углу у очага, ибо ровно столько лет прошло с тех пор, как дед Питера взял ее а дом из приюта. У нее не было других друзей, кроме Питера, точно так же, как у Питера не было ни одного друга, кроме Тэбиты. Пока у Питера был кров над головой, Тэбита знала, где ей приклонить голову, а если бы она оказалась бездомной, она взяла бы своего хозяина за руку и повела бы его в свой родной дом — в приют. Она любила его настолько, что если бы это когда-нибудь понадобилось, она отдала бы ему свой последний кусок хлеба и укрыла его своей нижней юбкой. Но Тэбита была старухой со странностями, и хотя она никогда не заражалась причудами Питера, тем не менее она настолько привыкла к его чудачествам и безрассудствам, что считала их чем-то совершенно естественным. Услышав его угрозы снести дом, она спокойно подняла глаза от работы.

— Лучше кухню оставить напоследок, мистер Питер, — сказала она.

— Чем скорее мы покончим со всем этим, тем лучше, — отвечал Питер Голдтуэйт. — Мне до смерти надоело жить в этом холодном, темном, продуваемом ветром, закопченном, скрипящем, стонущем, мрачном старом доме. Я почувствую себя молодым, когда мы перейдем в мой великолепный кирпичный дом, что произойдет, если будет угодно небесам, будущей осенью, как раз в это время. У тебя, старая моя Тэбби, будет комната на солнечной стороне, отделанная и обставленная самым лучшим образом, по твоему собственному вкусу.