Читаем Рассказы полностью

Войдя в высокую двустворчатую дверь, я очутился в вестибюле, или передней, направо от которой открывается зал, теперь служащий баром. По всей вероятности, именно в этом зале происходили в старину парадные губернаторские приемы, обставлявшиеся с вице-королевской пышностью; здесь губернатор, окруженный офицерами, советниками, судьями и другими слугами короны, встречал толпу верноподданных, спешившую оказать им всем должные почести. Впрочем, сейчас вид у этого помещения такой, что по нему трудно даже судить о былом великолепии. Дубовые панели стен замазаны краской какого-то грязного цвета, и все кажется еще мрачнее оттого, что на Губернаторском доме постоянно лежит тень кирпичной громады, отгородившей его от Вашингтон-стрит. Солнечный луч никогда не заглядывает теперь в окна парадного зала, как не озаряют его праздничные факелы, погашенные революцией. Самый величественный и живописный предмет здесь — это камин, выложенный голландскими изразцами, на которых синим по белому изображены сцены из священного писания; быть может, когда-нибудь супруга Паунолла или Бернарда сиживала перед этим камином со своими детьми и рассказывала им истории, запечатленные в рисунках каждого такого сине-белого изразца. Вдоль одной стены зала тянется вполне современная стойка, сплошь заставленная графинами, бутылками, ящиками сигар и корзинками, в которых лежат лимоны, а также снабженная пивным насосом и резервуаром для содовой воды.

Войдя, я тотчас заметил пожилого джентльмена, который пил, причмокивая губами с удовольствием, сразу внушившим мне уверенность, что в погребах Губернаторского дома по-прежнему водятся добрые вина, хотя, без сомнения, уже не те, которыми услаждали свой вкус губернаторы былых времен. После стакана порт-сангари, приготовленного умелыми руками мистера Томаса Уэйта из портвейна и пряностей, я обратился к этому достойному преемнику и наместнику стольких прославленных лиц с просьбой провести меня по всем покоям их былой резиденции. Он охотно согласился, но, признаюсь, немало усилий воображения потребовалось мне, чтобы усмотреть что-либо интересное в доме, который, если позабыть с его историческом прошлом, представляет собой обыкновенную гостиницу, в каких любят проживать одинокие горожане и заезжие провинциалы со старомодными привычками. Внутренние помещения, некогда, должно быть, просторные и величественные, теперь разгорожены на тесные каморки, в каждой из которых с трудом помещаются узкая кровать, стул и туалетный столик. Но вот главная лестница без преувеличения может быть названа образцом парадной пышности. Расположена она посередине дома и широкими маршами, заканчивающимися каждый квадратной площадкой, восходит до самой башни. По всей ее длине снизу доверху тянутся резные перила с балясинами самой мудреной и причудливой формы; в нижних этажах перила свежевыкрашены, но чем выше, тем они выглядят более запущенными. Не один губернатор прежних лет, в высоких военных сапогах или шаркая мягкими туфлями подагрика, поднимался по этим пологим ступеням на башню, откуда так хорошо можно было обозреть столицу штата и все ее окрестности. Башня эта представляет собой восьмигранник с несколькими окнами и дверью, выходящей на крышу. Отсюда, быть может, говорил я себе, Гэйдж наблюдал действия своих войск в день злополучной победы при Банкер-хилле (если только одна из вершин тригорья не мешала ему), а Хоу следил за приближением армии Вашингтона, шедшей на осаду Бостона; впрочем, теперь перспективу со всех сторон загораживают выстроенные за это время дома, и единственное, что еще видно из окон башни, — это колокольня Старой Южной церкви, до которой, кажется, рукой подать. Спускаясь сверху, я задержался, чтобы полюбоваться внушительными дубовыми стропилами, куда более массивными, чем те, на которых покоятся крыши современных домов; они напоминают костяк какого-то гигантского допотопного животного. Кладка стен, возведенных из привозного голландского кирпича, и все балки сохраняют свою прочность и поныне, но полы прогнили и внутренняя отделка настолько разрушилась, что возникла мысль выпотрошить все здание и построить в старых стенах совершенно новый дом. К числу прочих неудобств, о которых упоминал мой проводник, относилось то обстоятельство, что при каждом неосторожном шаге или движении в верхнем этаже на головы обитателей нижнего сыпалась с потолка пыль веков.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза