Рассказы

Я беспокоилась о его молчании, но впоследствии я поняла, что он намеренно ограждал меня сначала от своих нерешительных попыток речи.

Однажды вечером в пятую неделю своей новой жизни, когда я вошла в комнату и села возле кровати, он повернулся ко мне и четко сказал: «Они сказали мне, что ты сделала ради меня. О Боже, Карла, я люблю тебя!»

Его глаза наполнились слезами. Я наклонилась и обняла его, мне это показалось правильным. И я тоже заплакала, но даже в тот момент не могла не думать: «На самом деле, меня это не касается. Это просто ещё одна уловка тела, а я теперь от всего этого свободна».

* * *

Мы занимались любовью на третью ночь, что он провел дома. Я ожидала, что это будет сложно, большой психологический барьер для нас обоих, но это не так. И после всего, что мы проделали, почему так должно быть? Я не знаю, чего я боялась, некоторых табу на инцест, грохота в окнах спальни в критический момент, призрака-женоненавистника девятнадцатого века?

Ни на каком уровне, от обычного подсознательного до эндокринного, я не страдала от иллюзии, что Крис был моим сыном. Как бы не повлияли на меня за эти два года плацентарные гормоны, какие бы программы поведения они не запустили, по-видимому, силы и понимания, которые я приобрела, оказались достаточными, чтобы всё это разрушить.

Правда, его кожа была мягкой и гладкой, лишенная шрамов от десятилетия бритья волос. Он мог бы сойти за шестнадцатилетнего, но я не чувствовала никаких сомнений в том, что любой мужчина средних лет, который был достаточно богат, мог выглядеть аналогично.

И он целовал мою грудь не для того, чтоб попить молока.

В скором времени мы начали посещать друзей; они были тактичны, и Крис был рад этому. Хотя вдвоем мы счастливо обсуждали любой аспект процедуры. Шесть месяцев спустя он уже работал; его взяли на старую работу, но новая фирма переманила его (и они хотели, более молодо выглядевшего, сотрудника).

Кусок за куском была его жизнь собрана снова.

Никто, глядя на нас сейчас, не скажет, что что-то изменилось.

Но они были бы неправы.

Любить мозг, как если бы это был ребенок, было нелепо. Гусь может быть настолько глуп, чтобы считать своей матерью первое животное, которое увидит после того, как вылупится, но есть пределы тому, что примет на веру здравомыслящий человек. Итак, разум восторжествовал над инстинктом, и я преодолела свою неуместную любовь; при таких обстоятельствах, здесь и не было настоящей борьбы.

Однако, разрушив одну из форм порабощения, я считаю, что так же легко повторить этот процесс, распознать те же цепи в другом виде.

Все, что особенное я когда-то испытывала к Крису, очевидно для меня сейчас. Я до сих пор испытываю искреннюю дружбу к нему, я все еще испытываю страсть, но было что-то другое. Если бы не было, я сомневаюсь, что он был бы жив сегодня.

О, сигналы продолжают иногда прорываться; какая-то часть моего мозга все еще вырабатывает стимулы, возбуждая чувство нежности, но сейчас это столь же смехотворно, сколь неэффективно, как и методы низкопробного, выжимающего слезу кино. Я просто не могу больше этому доверять.

Пусть пока всё идёт своим путём, по инерции это не сложно. Пока всё нормально, пока его компания приятна и секс хорош, я не вижу смысла ничего менять. Мы можем остаться вместе на года, или я могу уйти хоть завтра. Я действительно не знаю.

Конечно, я все еще рада, что он выжил и в какой-то степени я даже восхищаюсь мужеством и самоотверженностью прошлой версии себя. Я знаю, что сейчас я никогда не могла бы сделать то же самое.

Иногда, когда мы вместе, и я вижу в его глазах ту самую беспомощную страсть, которую я утратила, у меня возникает чувство жалости к себе. Тогда я думаю: я ожесточена, что неудивительно, ведь я — калека, неудивительно, ведь я испорчена нахрен.

И в некотором смысле, это вполне допустимая точка зрения, но я не намерена придерживаться её всегда. В новой реальности есть своя холодная страсть, в ней действуют свои силы. Она подступает ко мне со словами вроде «независимость» или «понимание», и говорит о конце всего этого обмана. Она растет внутри меня, изо дня в день, и она слишком сильна, чтобы позволить мне о чём-то сожалеть.

Перевод: любительский

Сёстры по крови

Когда нам было девять лет от роду, Паула вдруг решила, что нам нужно проколоть пальчики и пустить кровь по венам друг дружки.

Я ухмыльнулась.

— Стоит ли? У нас и так кровь одинаковая. Мы же родные сёстры.

Она не смутилась.

— Знаю. Не в том дело. Важен ритуал.

Занялись мы этим в спальне, в полночь, при свете одной свечки. Она стерилизовала иголку в пламени свечи, потом начисто вытерла её от сажи слюнявой тряпочкой.

Когда мы сжали вместе липкие ранки и произнесли какую-то смешную клятву из третьесортной детской книжки, Паула задула свечку. Пока мои глаза привыкали к темноте, она добавила от себя шёпотом завершающий аккорд:

— Теперь у нас будут общие мечты, общие возлюбленные, и умрём мы в один день и час.