1
Когда поток образов приостановился, его осенило, что сон длится неизмеримо долго, и ему хочется проснуться. Но когда он попытался представить картину, которая должна была открыться его глазам в момент пробуждения, его разум, схватившись за вопрос, умчался с ним прочь — не меняя тему, а скорее, вызывая из темноты ответы, которые, он был уверен, уже давно утратили свою истинность. Он помнил двухъярусную кровать, на которой они с братом спали, пока ему не исполнилось девять — и кусочки сломанных пружин, нависавших над ним подобно крошечным сталактитам. По кругу абажура его прикроватной лампы были прорезаны отверстия в форме ромбов; накрыв их пальцами, он разглядывал пробивавшееся сквозь тело красное свечение до тех пор, пока жар от плафона не становился нестерпимо горячим.
Впоследствии, уже в своей собственной комнате, у него появилась кровать с пустотелыми металлическими стойками; их пластиковые наконечники легко снимались, благодаря чему он мог закидывать внутрь изжеванные огрызки карандашей, булавки, скреплявшие свежекупленные школьные рубашки, хитроумно обернутые вокруг картонных упаковок, гвозди, погнутые неудачными ударами молотка в попытке выложить на дровах рисунки из цинка, кусочки гравия, попавшие ему в обувь, засохшие сопли, которые он выковыривал из своего платка, и крошечные шарики, скатанные из клочков бумаги, на каждом из которых значилась фраза из четырех-пяти слов, выражавших то, что казалось важным на тот момент — целая летопись его жизни, нечто вроде керновой пробы, обнажающей срез геологических слоев, которая бы обрадовала будущих археологов куда больше, чем любой дневник.
Но была в его памяти и другая картина, в которой он откуда-то снизу спросонок глядел на разбросанную по полу одежду, в арендуемой комнате, где не было кровати как таковой — только складной диван. Этот образ казался таким же далеким, как воспоминания о детстве, но что-то заставляло его обрисовывать комнату все бо́льшими подробностями. На столе стояла печатная машинка. Он чувствовал запах ее ленты, видел коробку, из которой ее достали — она стояла на полке, в углу с канцелярскими принадлежностями; на синем фоне виднелись белые буквы, но ему никак не удавалось ухватить составленные из них слова. Он всегда охотился за черными лентами, но ассортимент большинства магазинов ограничивался черно-красными. Кому вообще может потребоваться что-то печатать красным?
Сменив ленту и вытирая перепачканные чернилами пальцы о выброшенную страницу, он знал, что вся эта сцена была анахронизмом, и попытался проследовать за этим озарением до самой поверхности, как ныряльщик, погнавшийся за мимолетным проблеском далекого Солнца. Но что-то тянуло его вниз, приковывая к холодному деревянному стулу в той самой комнате без отопления, со стопкой чистой бумаги по правую руку, кипой напечатанных листов — по левую, и корзиной для мусора под столом. Ему позарез нужно было поразмыслить о том, как завиток буквы «е» иногда превращается в сплошной черный овал, заставляя его прочищать все литерные рычаги старой футболкой, смоченной в денатурате. Он боялся, что если бы не подумал об этом сейчас, то в будущем такого шанса могло и не представиться.
2
Вопреки всем советам, Адам решил посетить похороны старика.
От этого его отговаривал сам покойный. — К чему создавать проблемы? — спрашивал он, лежа на больничной койке и сверля Адама взглядом, от которого становилось не по себе — столько в нем было вампирской жажды, которая только крепла с приближением конца. — Чем чаще ты будешь тыкать их в это носом, тем выше шансы, что они захотят поквитаться.
— Ты вроде говорил, что у них ничего не выйдет.
— Я говорил лишь, что приложил все усилия, чтобы им помешать. Ты хочешь сохранить наследство или спустить его на адвокатов? Не надо давать им лишний повод для нападок.
Но стоя в душе и наслаждаясь ощущением горячих капель воды, барабанящих по его коже, Адам только укрепился в своей решимости. С какой стати он должен прятаться? Ему нечего стыдиться.