Рассказы

Уже разлился в мире летний вечерний сумрак, сливая серый забор, густое вишенье, высокие георгины. В подножии вишен белели петуньи, испуская тонкий сладковатый аромат. Красное полыханье заката отгорело, покрылось сизым пеплом, и ясный серебряный серпик месяца блестел с вышины.

А Федор думал-думал и вдруг догадался. «Семечка! — пронзила его ясная мысль. — Семечка, вот в чем дело».

— Семечка! — обрадоваино воскликнул Федор и к жене кинулся, рассказывать.

— Семечка!.. — говорил он Шуре взахлеб. — Семечка, вот в чем дело. Маленькая, а в ней все заключено. От яблочного — яблоня вырастает, от абрикосовой косточки — абрикосина. Понимаешь? От семечка все идет. Оно хоть малое, но в нем все заключено. Вроде как у человека. Дите еще не роженное, еще его носишь, с кулачок оно, а уже все в нем есть, — истово втолковывал Федор. Ему очень хотелось, чтобы Шура его поняла и поддержала. — Малое, но все есть… Головенка, сердчишко, маковое, но есть… Ножки, ручки… Все уже готовое. А потом все оно вырастает больше и больше. И в дереве так. Глазом не видно, а в семечке оно заключенное. А потом растет и растет.

Федор был очень рад своей победе. Он прямо на месте не стоял, приплясывал. А жена не больно радовалась. Поглядела она на мужа и сказала невесело:

— Пошли спать. Може, ночью тебя угомон возьмет.

Пришлось идти спать. И уж потом, почти засыпая, Федор вспомнил о прививке. Ведь на яблоню можно грушу привить — и получится. Он видел такие деревья, где на яблоне груши росли. Вспомнил он о таком случае, огорчился и проговорил, досадуя:

— Не кумекает башка.

— Ты чего? — спросила Шура.

— Башка, говорю, не кумекает, — повторил он.

Шура его признание по-своему поняла и горько заплакала. Плакала долго. А потом лежала, не спала и наутро решилась: пошла к доктору и обо всем ему рассказала.

Доктор был знакомый, Иван Николаевич. Он недалеко жил, на той же улице. Человеком он был свойским, все понял и в тот же день Федора увидал.

— Ты чего языком болтаешь? — спросил он. — В какую еще Африку собираешься?

— Не в Африку, пока в Бельгию, — кротко ответствовал Федор. — Туда путевки есть.

— Та-ак… Про президентов, про министров тоже говорил? К ним в гости собирался?

— Говорил, — честно признался Федор. — Но я же, Николаевич, соответственно, с мирными целями, — и все доктору объяснил, как и почему.

Николаевич был мужиком умным, Федора понял.

— Ладно, — сказал он. — Но ты все же поменьше языком болтай. Мало ли кто что подумает.

— А что? — догадался Федор. — Есть такое мнение, что я того? — и постучал себя пальцем по лбу.

— Есть, — честно ответил доктор.

— Вот… — заматерился Федор и тут же спохватился: — Извини, Николаевич.

— Ладно. Ты вот лучше при жене матерись, чем про Бельгию. Понял?

— Понял, — вздохнул Федор.

А дома жене сказал:

— Чего это ты по врачам бегаешь, а? Чего из меня дурака делаешь? Чтоб больше ни шагу, а то я тебе…

— Но я ведь, Федя, болею душой. У тебя ведь нет-нет, а потом эта… Как ее… Би-и…

— Бельгия.

— Ну да…

— Так я все равно туда поеду. Ясно?

— Ясно, — покорно ответила жена и загоревала.

Врачи не помогали. Нужно было бабку искать, какую-нибудь шептуху. Нужно было спасать мужа.

ОБИДА

Начиналось все по-хорошему: отработали, машины поставили, решили выпить. Рядом с гаражом бабка жила, у нее всегда и выпивали, чтобы по бендежкам не рисоваться. Сели, выпили, закурили, разговоры пошли о том да о сем. Правда, говорил в основном Петро Силяев, сорокалетний крепкий мужик. Силычем его все называли. Даже начальство к нему так обращалось, уважительно, Силыч.

Так вот Силыч при выпивке любил уму-разуму поучить. А прямо скажем, поделиться было чем. Силыч автобус гонял с самого начала. Как только в город асфальт проложили, он сразу понял, что это такое. Первым начал и пока не бросал. Хотя мог бы. У Силыча был диплом, техникумовский. Года три уже лежал, времени своего дожидался.

Как раз сегодня, за выпивкой, и зашла речь о дипломе. О пользе, так сказать, образования. И Силыч все правильно доказывал, что диплом, мол, хлеба не просит. А позднее он пригодится. Годы выйдут, тяжело станет баранку крутить, вот тут и пригодятся «корочки». Речь Силыча была правильной, и все соглашались.

Даже Виктор Бобошко, тощий хохол, до поры молча сидел, морщился. Видно, язва прихватывала. Язвой желудка он болел, врачи ему пить и курить запрещали. А он и пил и курил. Но ехидный был мужик, злой, может от болезни. Сидел он сидел, Силычевы речи о пользе образования слушал, потом сказал:

— Он тебе как корове седло.

— Кто? — не понял Силыч.

— Да диплом этот, — усмехнулся Виктор. — Ты ж его за рыбу купил…

Городок на Дону стоял, и рыба, особенно вяленая, на сторону шла как валюта, на вес золота.

— Как это купил? — заерепенился Силыч. — Мы лекции слушали, экзамены сдавали. Технология, электротехника… — стал припоминать он.

— Не… — не поверил Виктор. — Ничего ты не сдавал. Ящик рыбы отвез — вот и весь экзамен. А как был дундуком, так дундуком и остался, — он это вроде шутейно сказал, по-свойски, с усмешечкой.

А Силыч обиделся. Правда, виду особо не подал, но обиделся.