Рассказы

— Наверное, мы сможем догадаться, если подумаем вместе, Келлер. Ты задаешься вопросом, а остаются ли в силе наши договоренности, так?

— С одной стороны, нелепо даже думать об этом, — ответил он. — Но с другой…

— С другой стороны половина денег заплачена. И мне бы не хотелось их возвращать.

— Я понимаю.

— Знаешь, я бы предпочла получить и вторую половину. Но если они дадут задний ход, мы оставим то, что они прислали. А если скажут, что ничего не меняется… что ж, ты уже в Майами, не так ли? Сиди на месте, Келлер, мне нужно позвонить.

Того, кто хотел отправить Оливареса в мир иной, смерть нескольких тысяч людей в тысяче пятистах милях от Майами не заставила отказаться от намеченного. И Келлер, думая об этом, не мог понять: а почему, собственно, он решил, что заставит? По телевизору много рассуждали о возможных последствиях трагедии. Ньюйоркцев, предположил кто-то, она сплотит, люди проникнутся друг к другу более теплыми чувствами, поняв, что все они — одна большая семья.

Ощутил ли Келлер связь с Рубеном Оливаресом, которой ранее не осознавал? Он подумал об этом и решил, что нет, не почувствовал. Более того, где-то даже обиделся на него. Если бы Оливарес провел меньше времени за обедом и поспешил с прелюдией в титти-баре, если бы сразу поехал на квартиру танцовщицы, а потом отбыл в посткоитусном блаженстве, Келлер прикончил бы его и успел на последний рейс в Нью-Йорк. И в этом случае находился бы у себя в квартире, когда самолеты врезались в башни-близнецы.

Но что бы от этого изменилось? Ему пришлось признать, что ничего. Он бы наблюдал, как разворачивается жуткая драма, на экране собственного телевизора, а не того, что стоял в номере мотеля. Повлиять же на происходящее он не мог.

Оливарес, с его стейками на обед и танцовщицами с голой грудью, не шел ни в какое сравнение с героическими копами и пожарными, с обреченными сотрудниками корпораций, которые арендовали помещения во Всемирном торговом центре. Келлер, конечно, признавал, что Оливарес — представитель человечества. И если все люди братья — а Келлер, единственный ребенок в семье, эту идею под сомнение не ставил, — то братья начали убивать другу друга довольно давно, Келлера тогда и в проекте не было. Если Оливарес был Авелем, то Келлер с готовностью соглашался стать Каином.

Его даже радовало, что он мог хоть чем-то занять себя.

И Оливарес облегчил ему задачу. По всей Америке люди выписывали чеки и выстраивались в очереди на станциях переливания крови. Копы, пожарные, обычные граждане садились в автомобили и ехали на северо-восток, чтобы принять участие в спасательных работах. Оливарес, с другой стороны, по-прежнему потворствовал своим желаниям. Утром шел в офис, днем и ранним вечером совершал обход баров и ресторанов, а завершал день ромом в зале, полном голых сисек.

Келлер ходил за ним три дня и три вечера и к третьему вечеру решил, что не стоит мучиться угрызениями совести из-за какой-то танцовщицы с голой грудью. Он ждал около титти-бара, пока зов природы не позвал его в бар. Прошел мимо столика, за которым Оливарес болтал с тремя молодыми женщинами, у всех груди чуть не лопались от закачанного в них силикона, и двинул в мужской туалет. Стоя у писсуара, подумал, а что будет делать, если кубинец возьмет с собой всех троих?

Он вымыл руки, вышел из туалета и увидел, что Оливарес отсчитывает деньги. Все три женщины по-прежнему сидели за столиком и, похоже, не собирались расставаться с Оливаресом. Одна елозила грудями по его руке, другие вели себя не менее кокетливо. Келлер уже смирился с тем, что придется отправить к праотцам одну постороннюю женщину, но теперь получалось, что речь шла о троих.

Но подождите… Оливарес поднялся и, судя по жестам и выражению лица, говорил женщинам, что ему нужно на минутку отлучиться. И точно, взял курс на мужской туалет, прекрасно понимая, что полный мочевой пузырь в ночь любви только помеха.

Келлер вернулся в туалет раньше Оливареса, нырнул в пустую кабинку. Около писсуара стоял пожилой джентльмен, тихонько разговаривал на испанском то ли сам с собой, то ли со своей простатой. Оливарес вошел, встал у соседнего писсуара, затараторил на испанском, обращаясь к пожилому джентльмену, который отвечал медленными, грустными предложениями.

Вскоре после прибытия в Майами Келлер раздобыл оружие, револьвер 22-го калибра — маленький, короткоствольный, легко умещавшийся в кармане. Келлер достал револьвер, гадая, сколь далеко разнесется грохот выстрела.

Если бы пожилой господин первым покинул туалет, револьвер бы не понадобился. Но если бы Оливарес обогнал старика, Келлер не собирался выпускать его за дверь, из чего следовало, что пришлось бы стрелять, и как минимум дважды. Он наблюдал за ними поверх стенки кабинки, надеясь, что все закончится до того, как в туалет зайдет кто-нибудь еще. Наконец пожилой джентльмен застегнул брюки и направился к двери.