Рассказы

На фоне камина и стены над ним возникло очертание тени. Затем оно приобрело форму: я увидел контуры мужчины. Потом начали вырисовываться детали, и словно в дымке передо мной появилось некое подобие лица, застывшего в трагической маске; на нем лежала печать такого горя, которое невозможно увидеть на живом человеческом лице. Через мгновение образовались контуры плеч, под которыми разлилось багрово-красное пятно, и внезапно я отчетливо увидел весь призрак целиком. Вот он стоит передо мной с проломленной, залитой кровью грудью, из которой, словно обломки корабля, торчат сломанные ребра. Скорбные, ужасные глаза пристально смотрят на меня, и тогда я понял, что ледяной ветер дует прямо из них…

Потом словно кто-то щелкнул выключателем, и видение исчезло, ветер стих, и я оказался в теплой, ярко освещенной комнате, а напротив меня стоял Энтони. Я больше не чувствовал невидимого присутствия; мы остались одни, и наш неоконченный разговор повис в теплом воздухе. Я пришел в себя, как после наркоза. Поначалу все казалось расплывчатым и нереальным, постепенно приобретая привычный вид.

— Ты с кем-то разговаривал, — нарушил молчание я. — Кто это был? Что это было?

Он провел тыльной стороной ладони по лбу, который блестел от пота.

— Душа в аду, — ответил он.

Физические ощущения быстро забываются после того, как они проходят. Если вам было холодно, а теперь вы согрелись, то трудно вспомнить, как вы дрожали от холода; если вам было жарко, а потом стало прохладно, то трудно осознать, насколько вас угнетала жара. Точно так же, после исчезновения призрака, я забыл, какой ужас он вселял в меня всего несколько мгновений назад.

— Душа в аду? — переспросил я. — О чем ты говоришь?

Он обошел комнату, потом остановился около меня и сел на подлокотник моего кресла.

— Не знаю, что видел ты, — сказал он, — что чувствовал, но что касается меня, то события прошедших нескольких минут казались самыми реальными в моей жизни. Я говорил с душой, пребывающей в аду раскаяния, а это единственно возможный ад. После произошедшего прошлой ночью он знал, что может через меня наладить связь с миром, который покинул. Он искал меня и нашел. На меня возложена миссия, я должен связаться с женщиной, которую никогда не видел, и передать ей слова раскаяния… Думаю, ты догадываешься, о ком идет речь…

Он резко поднялся.

— Давай-ка проверим. Он назвал мне улицу и номер дома. Ага, вот и телефонная книга! Будет ли это простым совпадением, если окажется, что в доме номер 20 по Чейзмор-стрит, в Южном Кенсингтоне, живет некая леди Пэйл?

Он пролистал страницы толстого справочника.

— Да, так и есть, — кивнул он.

Перевод: И. Кастальская

Рог ужаса

Последние десять дней Алфубел наслаждался солнцем, какое бывает только в середине зимы на высоте свыше шести тысяч футов. Удивительное для тех, кто прежде считал его лишь бледной, равнодушной тарелкой, проглядывающей сквозь тяжёлый английский воздух, оно сияло в искрящейся синеве от рассвета до заката. По ночам же чистый безветренный мороз заставлял звёзды сверкать подобно бриллиантовой пыли. Перед Рождеством выпало достаточно снега для лыжников, а большой каток, который поливали по вечерам, каждое утро предоставлял свою свежую поверхность для скользящих трюков конькобежцев. Бридж и танцы помогали коротать большую часть ночей, и мне, впервые вкушающему радости зимнего Энгадина, здесь казалось, будто новое небо и новая земля светились, грелись и охлаждались специально ради таких, как я, кто оказался достаточно мудрым, чтобы уехать на отдых зимой.

Но идеальные условия нарушились: однажды днём солнце скрылось в тумане, а в долине поднялся северо-западный ветер, охлаждённый на ледяных склонах. Вскоре посыпал снег, сначала мелкими хлопьями, летящими почти горизонтально под морозным дыханием ветра, а затем крупными комьями лебяжьего пуха. В предыдущие две недели судьба наций, жизнь и смерть казались мне менее важными, чем выписывание лезвиями коньков на льду фигур определённых форм и размеров. Но теперь первостепенной задачей стало скорейшее возвращение в отель: разумнее было вернуться самому, чем замёрзнуть во время поисков укрытия.

Я отдыхал со своим двоюродным братом, профессором Ингрэмом, известным физиологом и альпинистом. В последние две недели он совершил пару примечательных восхождений, но в то утро он сказал, что по его приметам, сегодня не будет хорошей погоды. Поэтому вместо того чтобы попытаться взойти на Пиц-Пассуг, он стал выжидать, оправдаются ли его опасения. И вот теперь он сидел, положив ноги на горячую батарею, в холле превосходного отеля, с новейшими поступлениями английской почты. Среди них оказалась брошюра о результатах экспедиции на Эверест, которую он как раз закончил читать, когда я вошёл.