Рассказы

"Хотя 'Математические горизонты' получают почти все материалы в электронном виде, этой весной рассказ 'Суперструны и Тельма' с приложенной к нему запиской оказался в нашем старомодном почтовом ящике:

"Возможно, этот рассказ подойдет вам? Я вел математическую колонку в 'Сайентифик америкен' в течение 25 лет. Если для 'Математических горизонтов' рассказ не подходит, нет нужды возвращать его обратно. Всего наилучшего, Мартин."

Один только вид имени на странице вызвал ощутимый переполох. Мартину Гарднеру было за девяносто, и мы оказались обладателями очаровательного образца подлинной литературы, полученного прямо из пишущей машинки самого знаменитого голоса в занимательной математике. Каков должен быть редакционный ответ тому, чьи труды сделали само существование такого журнала как 'Математические горизонты' возможным? К сожалению, мы не получили шанса подготовить ответ... 22 мая Мартин Гарднер покинул этот мир..."

Это был последний рассказ Гарднера.

Витраж собора многоцветный

Рассказ "Витраж собора многоцветный" был моей первой попыткой написать философский детектив в духе Г. К. Честертона. Я уже год работал над дипломной работой по философии в Чикагском у ниверситете, где я получал стипендию, когда вдруг понял, что у меня нет интереса к получению более высокой степени. Рассказ отражает в какой-то мере мое тогдашнее настроение.

Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем меньше я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе¹⁹.

Пьер Абеляр, "История моих бедствий"

Я в полудреме развалился на диване в собственной квартирке на Пятьдесят седьмой улице недалеко от Чикагского университета и слушал "Блюз для кларнета", который купил утром. Джее Стейси только что закончил свою партию на фортепиано, оркестр приступил к импровизации, а Ирвинг Фазола с высокой ноты начал как раз свою тему на кларнете, когда мой телефон зазвонил.

Я позволил ему дребезжать какое-то время в надежде, что он перестанет, но этого не случилось, так что мне не оставалось ничего другого, как снять трубку. Звонил профессор Бертран Пепперилл Райнкопф²⁰.

Райнкопф был самым выдающимся философом нашего университета. Я знал почти так же мало о предмете его научных интересов: логике и методологии познания, как и он — о моем: английской литературе. Но мы часто играли в бильярд в Квадрангл-клубе, где границы между профессурой и студентами стирались, кроме того мы с профессором разделяли увлечение Шерлоком Холмсом и отцом Брауном. Как и у отца Брауна, у меня, кажется, неплохо развита интуиция в том, что касается эксцентричного поведения людей, и я произвел однажды на Райнкопфа впечатление тем, как быстро мне удалось разоблачить человека, который крал серебро из столовой клуба. (Вором оказался австрийский экономист либертарианских взглядов самого крайнего толка.)

Сейчас Райнкопф был взволнован и озадачен. Один из его аспирантов, Гарольд Хиггенботэм, внезапно исчез при загадочных обстоятельствах. Они были слишком сложными, чтобы объяснить по телефону. Могу ли я приехать к нему немедленно? Он сказал, что знает о моем пристрастии к таким вещам, и хотел поговорить со мной, прежде чем обсудит ситуацию с кем-либо еще.

— Тогда смотри, смотри в окно, — сказал я. — Я скоро буду²¹.

— Что вы говорите?

— Я приду немедленно.

Граммофон начал проигрывать "Блюз для кларнета" во второй раз. Я слушал его, пока снимал халат и шлепанцы и надевал ботинки и пиджак. Для галстука было слишком тепло.

Я отправился на запад по Пятьдесят седьмой улице, а затем срезал путь через кампус к библиотеке Харпера, где у Райнкопфа был собственный кабинет на третьем этаже. Солнце почти село, и готические башни и зубчатые стены университета бросали на траву длинные тени.

Райнкопф сидел за столом, и его седые волосы были окутаны табачным дымом.

— Привет, Б. П., — сказал я. — И где же место преступления?

Он вынул изо рта трубку и пальцем стряхнул влагу из уголка своего бледно-голубого глаза.

— Спасибо, Физерстоун, что пришли. Но я не уверен, что произошло преступление.

Я собирался что-то ответить, но обратил внимание на одно из окон, выходящее на Мидуэй. Его нижнее стекло было разбито. Большое зубчатое отверстие зияло в центре. Куски стекла валялись на полу.