Рассказы

— И верующую ту наша проводница как невзлюбила. Хорошо что ещё Сергей с нами на самую вершину не полез. А то столкнула бы всех троих — и поминай как звали!

Саша покровительственно посмотрел на свою подругу:

— Какой там столкнула! Она же говорила про какую-то благодать! Висели бы сейчас все втроём в гроте Голицына и крылышками перепончатыми хлопали бы…

Навстречу им из пыльного марева приблизилась таблица дорожного указатель «Новый Свет». Внизу детским почерком была накарябана явно издевательская надпись тёмно — бурого цвета: «До свидания!»

Предполагать вслух, чем именно было написано это нехитрое пожелание, никто не захотел.

Сергей пощупал языком набухшую верхнюю десну и покривился от солоноватого привкуса крови. С другой стороны, пульсируя, совершенно симметрично припухала левая десна.

Вырвавшись из странного местечка, все трое друзей одновременно вздохнули. Вера, чмокнув Сашу в щёчку, спросила:

— Надеюсь, никого эти «новосветовцы» из нас ночью не тяпнули?..

На её вопрос никто не ответил…

ЭССЕ И ФАНТАЗИИ

Где дома лишь фасады, а слова — пустоцвет,

И след сгоревшей звезды — этот самый проспект,

Я хотел быть, как солнце, стал как тень на стене,

И неотпетый мертвец сел на плечи ко мне…

Б.Г.

ПРИДУМАННЫЙ ГОРОД-МЕМОРИАЛ

…Город мифов и невероятных историй, застыв в многогранном скульптурном убранстве под низким северным небом, молча смотрит на своё отражение в холодных водах Невы…

Поэт Иосиф Бродский как-то метко выразился — Питер страдает нарциссизмом… А иначе и быть не может — город, который преимущественно стоит на воде и каждую минуту может любоваться своим отражением, волей неволей грешит этим достаточно невинным пороком. Санкт Петербург любит самолюбование, он как бы возникает из него, продолжаясь в изумлённых глазах многочисленных зрителей роскошью императорских резиденций и сказочной фантазией парков в обрамлении зеркальных каналов.

О надуманности и призрачности Петербурга давно слагают легенды, а древнее пророчество кликуш и раскольников времён Петра «Быть пусту месту сему…» за более чем три века, казалось, вот-вот сбудется. Но этот вечный город снова возникал из глубин наводнений, кровавой суеты революций и костлявой стужи блокады, обновляясь и очищаясь в горниле страстей природных и человеческих. Вместе с превратностями истории менялось и название этого странного города, но прежнее, изначальное — Санкт Петербург, словно заколдованная молитва, возвратилось на круги своя и снова гордо сияет в северных балтийских широтах.

Архитектура города отражает всю его бурную историю, включая прихоти временных владык и случайные стечения обстоятельств. До Елизаветы, дщери Петра Великого, город рос сам по себе, впитывая в свой каменный наряд сомнительные вкусы вельмож и временщиков, без опаски смешивая разнообразные стили и архитектурные традиции.

Весёлая и жизнерадостная Елизавета привнесла в этот хаос темперамент южной архитектуры, прославляя бессмертные творения итальянского архитектора Франческо Растрелли, и предоставив ему неограниченный кредит на широкие реализации своих архитектурных фантазий в стиле барокко. Растрелли после долгих лет упорной работы существенно изменил облик Петербурга, придав ему известную утончённость и изысканность. Главное творение гениального маэстро — Зимний Дворец стал некой точкой отсчёта, и для города и для правящей династии. Идеально вписанная в панораму стальных вод Невы и блеклого северного неба, зимняя резиденция русских царей на долгое время стала центром Империи, всех её главных событий, внутренней и внешней политики. Чуть позже, во времена царствования Екатерины Петербург познал немецкий и французский стиль архитектурных изысков, а гордая Нева была закована в безупречный финский гранит, что также являлось неким символом величия начинаний императрицы.

Но в целом архитектура города уже жила собственной жизнью — расправивший плечи Санкт Петербург в екатерининскую эпоху сам диктовал Европе и моду и стиль. Поэтому все последующие дуновения и эксперименты в градостроительстве были поглощены объёмной и выразительной индивидуальной стилистикой, которая полностью сформировалась к тому времени и царствует по праву и в наши дни. Как достойный финальный аккорд в процессе становления Великого Города напротив Исаакиевского Собора вознёсся на дыбы Медный Всадник, сотворённый капризным старцем Фальконе, измученным придворными интригами и славным российским казнокрадством. Неистовый Пётр на неистовом скакуне — злой и добрый гений Санкт Петербурга, его бессменный грозный символ, заваривший питательный духовный брульон для будущих фантастических замыслов великих художников, поэтов и писателей.