Рассказы

Парк был заброшенный, неухоженный. Старые липы накренились, рухнув загнивали. Аллеи заросли. На пригорке стояла беседка. Крыша ее с одного угла обвалилась, там росли кусты, мраморные ступеньки покосились, плющ дико и беспорядочно затянул просветы.

Зашли внутрь. Солнечные пятна высвечивали каменные скамейки, лежали на грязном узорчатом полу. Скамейки были исписаны именами. Надписи пестрели повсюду. Они сообщали, что такие-то были здесь тогда-то, приехали оттуда.

Валерий показал на колонну, там высоко, красной краской расписался: Арнольд Выдрос посетил сей объект в 1927 году. Как он туда забрался, не иначе как принес с собой лестницу. Другие смельчаки взбирались аж под самый потолок, где тоже изобразили свои имена. Приходили сюда с красками, кистями.

Надписи единственное, что уцелело в этих развалинах.

— Есть люди, которые всюду стараются отметиться, — рассуждал Валерий, — как собаки. Причем заметь, явление это всемирное.

Подобное он видел в Германии, в Италии. Росписи этих неумных тщеславцев, по их мнению, объединяли человечество, глупость приятна своей всеобщностью, всегда приятно обнаружить ее у других народов. Как всегда рассуждал с удовольствием, подчеркивал некоторые фразы, голосом требуя от Инны внимания. Она вежливо кивала, но слушала рассеянно.

Валера говорил о том, что пошлые эти надписи портят романтику развалин. Тем временем Инна сменила черные очки на обычные, чтобы различать старые надписи. Близоруко наклоняясь, она обходила стены, как вдруг ее словно ударило: в нише было глубоко вырезано: «Павел + Лина». И рядом сердце. От времени надпись почернела, читалась четко. Все ожило. Они были здесь. Как же она позабыла. Нет, не забыла, что-то ведь дрогнуло при виде беседки, но боже как слабо, еле слышно. Двадцать лет тому назад. Павел… Фамилия его была Пряхов, а ее фамилия Литовцева. Он был на курс старше, он звал ее Лина. Он играл на губной гармошке. Он носил кожаную куртку. Куртка почему-то пахла укропом. Лето было полно поцелуев. Они были в международном лагере. Сюда приехали на автобусе. У него была волосатая грудь. Только выйдут из беседки — дождь, солнечный дождь загонял их обратно.

Вернулись они под утро… Надпись излучала воспоминания. Она никогда не заглядывала в то лето, оно кончилось. И все кончилось. Он уехал в Москву…

Валера остановился за ее спиной.

— Что ты?

— Когда-то я была здесь.

— Тоже увековечила себя?.. Лина? — Он не сразу сообразил, откуда взялось такое имя. — А что за Павел?

Она пожала плечами.

— Ну и ну! И это сердечко. Какая пошлятина. Не ожидал.

— Это не пошлость. Это юность.

— Представляю твоего Павла. Пришел с ножичком. Всегда с ним ходил?.. И что у вас было?

— Перестань, — она достала из сумки фотоаппарат. — Сними меня.

Встала у ниши, убрала в карман очки, взъерошила волосы.

— Отойди так, чтобы надпись была видна.

— Зачем тебе это?..

— На память, — ответила она машинально.

— О счастливых временах? На кой тебе нужна эта память?

Он сказал со злостью, которую она приняла за ревность.

— Послушай, у меня есть свое прошлое, свое.

Он уступил, сделав несколько снимков, чуть насмешливо смотрел, как она меняла позу.

— Чем он тебя прельстил, играл на балалайке?!

— Нет, на гармошке.

— Да, это классом выше!

Насмешка над Павлом обидела ее. В глазах Валеры это выглядело глуповато, но она-то знала, как это было красиво. Как выглядел Павел, помнила плохо, помнила, что у него была спортивная фигура, лохматые рыжеватые волосы, помнила его голос с хрипотцой. Сейчас Валера как бы смотрел на того Павла с превосходством, она сравнивала их, Валеру, лысого, с животиком, с тяжелым подбородком, и Павла. Почему люди не видят себя?

Что было после этой беседки? Он рассказывал ей, какая она, он сочинял ее. Без конца, то так, то этак, то по-смешному, то такой, какой ему мечталось, и от этой несбыточности ей хотелось плакать. Слова растворились в том тумане, где исчезают прошлые годы. Он брал ее руку и рассказывал, какая у нее рука, рассказывал про ее шею, про волосы.

Они не думали, что будет дальше с их любовью. В то лето у нее и мысли не было о замужестве. Она не строила никаких планов, не заботилась о продолжении, и он тоже. Поэтому им было легко и весело, пожалуй, то было самое любовное лето в ее жизни, никто больше не говорил ей столько о ней самой. И расстались они как-то по-странному счастливо. Ей сейчас даже не понять почему. Ни о чем не договаривались. Записали адреса, телефоны, и все. Кажется, он прислал ей стихи, не свои, чьи-то. Потом ничего. Потом его посадили. Откуда-то она про это узнала и послала ему, в лагерь, посылку. Ответа не было. На том все кончилось. Много позже прошел слушок, что он стал банкиром. Но все это не имело отношения к тому Павлу, что возник в этой беседке вместе с тем жарким летом, короткими дождями, звуками губной гармошки.