Рассказы

Ежедневно повторялось одно и то же. Возвратившись домой, он входил в спальню. Она робко оставалась в столовой, готовая к услугам. Их разделял ковер. Она слышала, как он раздевается, и проворными пальцами напускала на лоб кудряшки. Он подходил к двери, стыдливо пряча за ковром егерские кальсоны, из которых торчал не вполне приличный язычок зефировой сорочки, и просовывал ей штиблеты, покрытые розовым порошком калош. Она протягивала за ними дрогнувшие руки, со стороны можно было подумать, что одновременное прикосновение к штиблетам грозит смертью. Он отдергивал свои волосатые пальцы прежде, чем ее пальчики с остренькими ноготками подхватывали штиблеты. Штиблеты со стуком падали. Он и она произносили «ах». Она хватала штиблеты за шнурки и стремительно уносилась. Дьявольский запах гуталина распространялся в коридоре. Из дверей выглядывал сосед. Сапожная щетка, как черная кошка, трещала, осыпанная гальваническими искрами. Быстро надев домашние панталоны и фуфайку, он выходил в столовую. Окончив чистку скорее, чем это можно было предполагать, она тоже входила в столовую и застигала его врасплох: он торопливо высыпал на блюдечко леденцы. Она и он произносили «ох». Зардевшись, она бросалась, обдавая его гуталиновым ветром, за ковер, в спальню, и там некоторое время вертела в руках штиблеты, стоя не дыша посредине комнаты. Лаковое отражение окошка вертелось вместе со штиблетами в ее руках. Белые локти, летая, отражались в лаковой крышке рояля. Вся комната вертелась вокруг образцово настроенного инструмента, хором всех своих струн повторявшего «ох-ох». Он стоял по ту сторону ковра с мешочком леденцов, полуопрокинутым над блюдцем. Падение леденца могло вызвать землетрясение.

Вечером он брал маленький чемоданчик и клал в карман свежий носовой платок. Привстав на цыпочки, она подавала ему пальто.

– Кушайте, пожалуйста, леденцы, Поля, – произносил он глухим голосом, – не стесняйтесь, – и, не глядя на нее, уходил в театр дирижировать опереткой.

Полечка бежала наверх и, уткнувшись носом в татаркин бок, тихонько визжала, нюхая теплую бумазею, напитанную сытными кухонными запахами.

– Леденцами небось кормил, – ворчала татарка, – смотри!..

Когда Людвиг Яковлевич возвращался, Полечка уже лежала на диване, с головой завернувшись в лоскутное одеяло, похожее на арлекина. Он осторожно проходил мимо, стараясь в темноте не наступить на Полечкины башмаки, и слышал посапывание: девушка притворялась, что спит. Он входил на цыпочках в спальню. Она слушала с замиранием сердца, как он раздевается. Он осторожно ложился в постель и не мог заснуть, вслушиваясь вдыхание прислуги. Тогда он тоже начинал притворяться, что спит. Ему совестно было храпеть, и он выпускал воздух через нос с таким деликатным жужжанием, точно в каждой его волосатой ноздре запуталось по небольшой мухе. Потом оба горестно засыпали.

Утром они неловко избегали друг друга. Он внимательно и томно умывался. Она топила печку, хлопая заслонкой и бросая на паркет дрова. Морозный свет ярко и грозно горел на докрасна вытертых щеках Людвига Яковлевича, в то время как нежное лицо присевшей у печки Полечки было до корней волос охвачено льющимся пламенем лопающейся березы.

IV

Однажды после обеда раздался длинный звонок. Девушка открыла дверь, и в прихожую быстро вошла шикарная дама в выхухолевом пальто.

– Людвиг Яковлевич дома? – спросила она грубым с мороза голосом и быстро зашевелила прижатыми к груди пальцами, силясь освободить небольшую озябшую руку из закрутившегося ремешка сумочки. – Ах, боже мой! (Тут рука выпуталась, рванулась, из-под локтя упали на пол ноты.) Пока сюда доберешься, с ума можно сойти. Я внизу наступила на какую-то кошку, и невозможно дышать. Что, у вас тут соседи на нутряном сале жарят, что ли? Поднимите же, милочка, ноты, вы, кажется, не слепая…

Людвиг Яковлевич сунулся было в прихожую в фуфайке, из-под которой непристойно висели спущенные подтяжки, но, увидев даму, сконфузился и тотчас скрылся, а дама, помахав ему ручкой, достала из сумки рубль и, плаксиво закусив обмерзшие губы, нетерпеливо затопала на Полечку ботами:

– Что же вы стоите, голубушка, как дура? Вы просто какая-то ненормальная! Сбегайте же наконец, отпустите извозчика! Извозчик, кажется, тоже человек.

Хотя Полечка и не привыкла к столь грубому обращению, однако накинула платок и, с достоинством моргнув глазами, пошла отпускать извозчика, а когда воротилась, увидела Людвига Яковлевича в туго застегнутом бархатном пиджаке: он стоял на одном колене, как рыцарь, и, пыхтя, стаскивал с дамочки боты. Затем они удалились в комнаты, а Полечке было сказано не входить, не мешать заниматься, а чтобы сидела в прихожей и сторожила выхухолевое пальто. Полечка села на сундук, под выхухолевое пальто, сгорбилась, потрогала подкладку – крепдешиновая в мелкую розочку, – страшно надулась и показала ботикам, сидевшим на полу, как зайцы, кукиш.

Тут загремел рояль и послышался бессовестный голос дамы, которая, не стесняясь соседей, запела очень громко, с подхлестыванием:

Мужчины все одной породы,