Рассказы

— Я еще ого–го! Мне семьдесят пять, а я ого–го! Золотой корень знаешь? Родиолой розовой еще зовут. Я его собираю, сушу. Потом пью круглый год. Я и свою бабку ого–го. И чужие приходят. Тоже ого–го.

— Степаныч, а рыбы–то, семги много в реке?

— Да куда много. Дикой нет совсем, повывели всю. Что рыбзавод выпускает, та и осталась. А раньше такое стадо было! Старики говорили: пойдет — воды не видно. Да не брали ее на нересте, в реке, все по морю тони стояли. А сейчас — тьфу…

Молчаливый напарник его курил, согласно кивал мужской своей головой.

— Ладно, Степаныч, а как на Летние озера отсюда пройти? Говорят, дорога какая–то есть.

— Дорога была, старая, заросла поди. Да вы лучше завтра старика Нефакина найдите, он знает. Только человек он сложный.

— Нефакин? — сразу заинтересовался Горчев, известный любитель двусмысленностей. — Что это значит?

— Это значит — не далекий король, — спирт внезапно вызвал у брата приступ любви к английскому языку. Мужики понятливо промолчали.

— А вот озера… — я из последних сил чувствовал себя ответственным за маршрут и выживаемость.

— Да что озера, вот корень золотой…

Солнце наполовину спряталось за еловый зубчатый край ближней сопки. Наступили светящиеся сумерки белой ночи. Небо отливало тяжелым золотом. Море потемнело — до него не дотягивалось солнце. В воздухе повисла ясная, саднящая душу прохлада. Приятели засобирались. Степенно попрощались, пошли. Напарник уважительно поддерживал расходившегося Степаныча под локоток. Они скрылись за деревьями. «Я и так ого–го, и этак тоже — ого–го», — долго еще доносился из лесу нескончаемый степанычев бахвал.

Мы стали готовиться к отбою. Поставили палатку, попили чаю, добрали оставшейся разведенки. В это время по тропинке, бегущей вдоль черного моря в лес, со стороны погоста тихо проскользнула вся в белом старушонка. Строго окинув нас неласковым взглядом, она юркнула вслед за нашими друзьями.

— А Степаныч еще ого–го, — сказал Горчев, и это было последнее, что я услышал перед сном.

Утро на Севере, помимо прочих красот, хорошо еще тем, что не бывает похмелья. Вернее, оно есть, но посреди острых страхов, чудовищных предвкушений и сладости окрестностей чего оно стоит? Лишь легкий смурной оттенок в потоке нереально мощной жизни, в который ты попал, попав сюда и ничего до этого не зная. Словно в прошлом, городском, южном, похотливом и плясательном своем существовании ты был куриное яйцо — гладкое, самоуверенное, незамысловатое. И только здесь твоя скорлупа начинает покрываться легкой сеточкой трещин, которые с небольшого отдаления можно принять за морщины, — ты мудреешь на глазах, на ногах, на ноздрях — целиком. И через несколько дней, когда твоя тельняшка вдруг пахнет не гадким потом, а соленым ветром, ты вдруг поймешь всю цену слов, и запахов, и звуков.

Мы погрузились в машину и поехали в деревню искать старика Савина. Дорога здесь давным–давно была отсыпана мускавитом — веселым спутником слюды. Поэтому сверкала она под солнцем так, что больно глазам, а чуть солнце пряталось — становилась нереально, цвета любовной жути, розовой.

Подъехали к двум покосившимся, еле живым домам. По наитию пошли к нижнему, хоть и стоял подальше, и выглядел поплоше. На стук в дверь вышел из избы старик. Лысая загорелая голова. Лицо, изрезанное морщинами, словно поморские скалы, треснувшие от мороза и солнца, взлизанные жестким языком морским. В глазах — усмешка и внимательность. Я знаю — очень важны первые слова, вернее, отношение к другому, к людям, к нему конкретно. Чуть уловит самоуверенность, любование собой, ложь — сразу замкнется, и все выводы будут сделаны наперед и окончательно. И не потому, что я знаю это, а нравится — его взгляд, его одежда — выцветший брезент, его походка — шарк–шарк, бодро, здороваюсь изо всех сил уважительно:

— Здравствуйте!

— Здравствуй, коли не шутишь.

— Извините за беспокойство, машину хотим тут у вас оставить. Можно?

— Чего ж нельзя, земля большая. Из Москвы?

— Да нет, мы местные, из Петрозаводска.

— Машина здесь, а сами куда денетесь?

— У нас байдарка. Хотим до Летней губы сходить, а там на озера. Дойдем, как думаете?

— Чего ж, дневной переход. Не страшно?

— Да страшновато вроде.

Старик кивнул, ему было понятно.

— И хотел вас попросить — за машиной не присмотрите, вдруг чего?

— Да посмотрю, чего ей, пусть стоит.

Я сунул руку в карман и достал сторублевую бумажку:

— Возьмите.

Старик подслеповато посмотрел:

— Чего это? А, нет, не нужно.

— Ну как, вам же беспокойство. Вдруг сигнализация ночью закричит или еще что.

— А ты не закрывай ее, чужих здесь нет.

Чуть не насильно я всунул в сухую ладонь деньги. Он постоял, покачался немного, раздумывая, и ушел в избу. Я понял — чтобы не спорить лишнего. Мы начали разгружать машину, мешки с байдаркой, рюкзаки с едой. Старик вернулся минут через пять. В руках он держал большую соленую рыбину, горбушу:

— Держите. До места дойдете, так сразу перекусить захочется. Чтоб не готовить.