Рассказы

— Неужели в протез. Вот уродцы, — удивлялся Жолобков, хотя задорная находчивость властных структур была для него не внове.

— Это что, я недавно в налоговой был, пришел без протезов, так они меня ртом заставили расписаться, иначе, говорят, документы не примем, — Геннадий говорил об этом с каким–то даже удовольствием, похоже, что ему было самому интересно наблюдать за сначала растерянными, а затем просветленными от удачного решения проблемы лицами лучших из народа.

Скоро Жолобков привык к новому статусу своего магазина. Его уже не шокировало то, что грузчики в свободное время, как коршуны сидят у кассы и подбирают упавшую мелочь, а то и вообще стоят рядом с покупателями и тихонько канючат: «Пыжалыста-а, пыжалыста–а–а», благо деньги они тратили на любовные романы в мягких обложках, которые потом, спрятавшись где–нибудь в кладовке, с упоением читали. Иногда Шустрик с Мямликом подрабатывали, разгружая машины на соседних складах, и, вернувшись, делились впечатлениями:

— Сегодня большую разгрузили, двадцать–тридцать тонник, двадцать тонн в ней было.

— Заплатили–то хорошо? — иногда интересовался Жолобков.

— Хорошо заплатили, очень хорошо — дали на роликах покататься. Завтра опять пойдем…

Даже зашедшая как–то на огонек после своих юридических дел Татьяна удивлялась: «Думали, что будем всех обманывать, а получилось, как положено — инвалидный магазин «.

Вплотную приблизился Новый Год. Как обычно, в один из предпраздничных дней работу закончили пораньше, расставили столы и принялись праздновать. Обилие закуски и выпивки быстро развязало всем языки, посыпались шутки, в разных концах стола раздавался смех. Но настоящий фурор произвел опоздавший Шустрик. Волнуемый воспоминаниями о прошлогоднем, позапрошлогоднем и прочих, включая детские утренники, праздниках, он вошел в зал с гордой улыбкой. На голове у него были вырезанные из серого картона уши, прикрепленные к такому же картонному обручу, на котором большими корявыми буквами было написано спереди «Заяц», а сзади — «Монтана». Все замерли, Шустрик же неспешно подошел к приглашенному постороннему музыканту, который любовно раскладывал на столе свои губные гармошки, с достоинством пожал ему руку и сказал:

— Ты знаешь, я ведь тоже музыкант.

— Да, а на чем ты играешь? — радостно спросил тот коллегу.

— Я‑то не на чем, — Шустрик усмехнулся непонятливому, — вот брат у меня на гитаре играет…

Один Геннадий сидел мрачный. Поел он, как всегда, дома, где его с ложечки кормила жена. От выпивки отказался, и его бокал стоял нетронутый.

— Слушай, будет тебе стесняться, давай выпьем, — подсел к нему разомлевший Жолобков, — я тебе подам.

Гена посмотрел ему в глаза:

— И ты туда же. Не нужно мне подавать, я сам, — он нагнулся, ухватил край бокала зубами и, запрокинув голову, выпил до дна. Потом аккуратно поставил бокал на место и заговорил зло:

— Что, полегчало тебе. Спасибо, барин, уговорил. Устроил цирк. Вы ведь на нас все равно, как на мутантов, смотрите. Смешно вам. А глаза–то прячете. Нечего сказать потому что. Ты думаешь, ты лучше меня, проворнее? Ты думаешь, я хуже тебя? Да я комьютер достал, буду учиться, и клавиши нажимать смогу, сам смогу…

— Э–э–э, э–э–э, — замычал обескураженный Жолобков.

Геннадий посидел немного, успокаиваясь, потом повторил свой номер с бокалом и сказал каким–то другим, отстраненным голосом:

— Ладно, чего уж теперь. Но ты запомни: у Бога за вас мы будем просить, убогие. Я, и Шустрик вон, и Мямлик: