Рассказы 1960-80-х годов

Тут они замолчали, он встал, и мы пошли ко мне за перегородку, а мама начала убирать со стола. Мы уселись, а он молчит. Тогда я говорю:

— Ну…

А он говорит:

— Длинная ты какая стала, прямо ужас. Одна надежда, что потолстеешь.

Я говорю иронически:

— А может быть, тощие в моду войдут?

— Ого! — сказал он и опять молчит.

А я как в воду смотрела. Потом тощие в моду вошли, и я пользуюсь успехом. Только зачем мне теперь этот успех?

Ну вот, а тогда, в пятом классе, мы сидели у меня за перегородкой, и я все ждала, когда он начнет рассказывать сказку про Шоколадку. И на лице у меня была ироническая улыбка, чтобы он понял, что я все понимаю, что это никакая не сказка, а это я от него слушаю советы, как жить, что я уже давно выросла и все равно он пользуется моим доверием. А он все не рассказывает, и я ему опять, иронически улыбаясь, говорю:

— Ну что же вы?

Он спрашивает:

— Ты зачем меня из-за стола подняла?

— Чтобы вы не заговаривались.

Он говорит:

— Неужели тебе непонятно, что это не мне надо поговорить, а твоей маме? Когда она меня учит, как жить, ей самой жить легче.

Я молчу, улыбаюсь иронически.

Потом он спрашивает:

— Говори правду: ты недавно эту улыбочку разучила?

Я молчу. Он покурил в форточку, а потом сказал:

— Ты сейчас знаешь кто?

— Кто?

— Ты сейчас — Справедливая девочка с четвертой парты… В каждом классе есть такая девочка. Справедливая девочка с четвертой парты.

Я спрашиваю:

— А это что, плохо, по-вашему?

Он отвечает:

— Может быть, и хорошо. Но сказки тебе почему-то рассказывать не хочется.

Он выкинул окурок в форточку, размахал дым рукой и вышел. Потом попрощался с мамой и ушел.

А я смотрела в окно на крыши сараев, на грязный снег, куда упал его окурок, и была вся как каменная. Он не догадался, что я его полюбила. Это было тогда, в пятом классе. Слава богу. Страшно подумать, что было бы, если бы он догадался. А так все упростилось. С этих пор никаких сказок он мне не рассказывал.

А в прошлом году приходит он и говорит:

— Шоколадка, как дела? Что читаешь?

Тут я обрадовалась, что меня назвал по-старому — Шоколадка, и рассказала ему про все. Почти… Про Салтыкова-Щедрина, про здравый смысл, про мещанство и стала ему читать цитаты из Салтыкова-Щедрина. А он все слушал и говорил:

— Да… да… Здорово… Отлично…

А потом вдруг сказал:

— Перечти еще раз.

Я обрадовалась, что он согласен со мной, и еще раз прочла. Там был такой отрывок, описание затхлого мещанского быта — скука, половики на скрипучем полу, за окном ветка белая от зноя, на пустой улице куры возятся в пыли, из кухни запах дыма, самовар ставят и оладьи пекут. Подохнуть можно. А он подумал и говорит:

— Какой великий художник… Чего бы я не дал, чтобы в таком домике пожить. Хоть пару месяцев, что ли, а?

Вот тебе и здравый смысл!

И опять у меня все перевернулось.

А теперь о главном. Я теперь как думаю? Я думаю, что когда говорят «тип», «типичный» — это удобно. Но только я думаю, что человек становится типичным, когда он средство путает с целью. Что значит, например, «типичный Дон-Кихот»? Это значит — цель благородная, бороться за справедливость, а средства устарели — копье, кляча, драки с ветряками, спасение проходимцев, никому не нужные услуги, от которых только всем хуже.

Я тогда была типичной школьницей, а Медведев человеком. Но только ему тогда нельзя было всего этого — скрипучих полов и прочего. Раньше ему это надо было, дом и тишину, когда эта Справедливая девочка с четвертой парты из него веревки вила. Справедливая девочка с четвертой парты, на которую я в какой-то момент стала похожей. Не уследила. А теперь эта тишина с оладьями для него гибель, когда она, наконец, за него замуж собралась. Зоя эта, одноклассница его, второй месяц у нас учительницей физкультуры работает. Вот уж кто типичный по всем статьям, прямо не женщина, а картинка гоночной машины. Как он этого не замечает! Он не понимает, что он не тишину ищет, а любовь. А сам на моих глазах становится типичным.

До свидания, Медведев. Только не пропадай совсем. Давай поменяемся ролями. Лучше уж пускай я буду Справедливой девочкой с четвертой парты, лишь бы ты оставался нетипичным.

В прошлый его приезд была такая история. Это мне Задорожный рассказывал. Из нашего класса. Он смешной. А может быть, даже не смешной, а искренний, не разберусь. Я сейчас совсем запуталась. Кто хороший, кто плохой — ничего не понять. Я вот Генку считала хорошим человеком.

Задорожного тогда выгнали из класса, когда шло общее собрание. Он стоял в коридоре и орал. И тут подошел Медведев, они и познакомились.

Задорожный рассказывал:

Стою я в коридоре и ору: общее собрание! Сенсация! Обсуждаем поведение Галины Соловьевой! Неслыханное поведение Галины Соловьевой! Вдруг подходит мужик лет тридцати и спрашивает:

— Что ты раскричался?

— Слушайте! Слушайте! Первый раз в истории человечества! Нетипичный случай! Вина доказана!

— Погоди, какая вина? — спрашивает он.

— Вина доказана, потому, что она не может быть не доказана! Потому что она не может не быть доказана! А почему? Потому что она не может быть, не может быть, не может быть…

Он меня спрашивает: