Рассказы

— Вот ты говорил, что глупая история будет, а рассказываешь, словно по книге читаешь.

— Э, пан, — ответил Иоська, — что я пока рассказал, не было глупой историей. А теперь вот пойдут глупости. А то, что я гладко рассказываю, этому вы не удивляйтесь. В селе научился я сказки рассказывать. Память у меня хорошая — если какую сказку услышу, расскажу ее потом еще лучше и интересней, чем тот, от кого я ее слышал. В ту зиму все на селе так меня за сказки полюбили, что ни одни вечерницы без меня не обходились.

— Э, да ты, как вижу, на все руки мастер, — заметил пан.

— Ой, пан, — ответил со вздохом Иоська, — не знаю, что оно значит, но мне кажется, что в этом мое несчастье. Когда чувствую, что надо мне что-нибудь сделать, что могу чему-нибудь научиться, так у меня в сердце что-то горит, так меня мутит и мучает, что нету мне ни минуты покоя, пока я этого не сделаю, не узнаю, не научусь. Вот это самое и довело меня до тюрьмы.

— Ну, ну, рассказывай!

Но Иоське не удалось на этот раз закончить свой рассказ — как раз в это время отворилась дверь нашей камеры. Иоську вызвали на допрос.

— Это хлопец необычный, — буркнул пан и начал в раздумье расхаживать по камере.

— А мне кажется, что он сильно врет, — говорю я. — Научился сказки мужикам рассказывать и нам вот сказку рассказывает.

— Думаешь, что так?

— Ну, а что ж, разве этого не может быть?

— Верно, что может быть, но по лицу видно, что он правду говорит. Впрочем, у нас хватит еще времени разобраться.

На допросе Иоська пробыл недолго, не больше получаса. Вернулся он более веселый и спокойный.

— Ну, что ж, — спрашиваю я у него, — судья не съел тебя?

— Э, что, судья человек добрый, — ответил Иоська. — Признаться, очень я его сначала боялся. Мне на селе говорили, что тут избивают на допросе, каленым железом пятки жгут.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся я. — Теперь-то я понимаю, отчего ты ночью все ворочался, кричал да взвизгивал. Должно быть, снилось, что тебе пятки жгут!

— Он, не смейтесь, пожалуйста! Мне страшно вспомнить о тех снах, столько я от них натерпелся! И все напрасно. Судья такой добродушный, говорил со мной по-человечески, не кричал, не бранился, не бил меня, как жандарм.

— А разве тебя жандарм бил? — спросил пан Жур-ковский.

— Ой, пан, я уж думал, что душу из меня выбьет. Вы только поглядите на мою спину!

И Иоська снял рубашку. Мы так и ахнули: вся спина у хлопца была покрыта синяками и полосами запекшейся крови.

— Ну, а о чем же тебя судья спрашивал? — затворил первым Журковский.

— Да об этом несчастном грабеже, как было дело.

— Ну, и что ж?

— Что ж? Рассказал я ему обо всем, как было, вот и все. Составил протокол и велел меня отвести.

— Ну, так расскажи теперь и нам, как дело было.

— Да как было! Вы ведь уж знаете, какое было житье мое у Мошки. Не хотел я у него больше оставаться, а к тому же боялся, что стоит мне только еще раз напомнить ему про бумаги, он возьмет их и сожжет. Вот и задумал я их украсть. Забраться в чулан мне было легче, чем постороннему вору: и собаки меня знают, и я сам знаю все входы и все обычаи в доме. Сначала я хотел выкрасть у Мошки ключи, но он, видно, что-то пронюхал и носил их всегда при себе или где-то прятал так, что я не мог их найти. А я сгорал от нетерпения, окончательно решив добыть свои бумаги. И ни о чем другом не было у меня мысли, как только об этом. Да, в конце концов, о чем мне было долго раздумывать? Однажды ночью, когда все спали, я быстро подстругал паз в одном из столбов чулана — построен он был на столбах, — приподнял долотом брус, забрался в чулан, взял свои бумаги, а потом засунул брус на прежнее место. Вот и все.

— Пустяки! — буркнул пан.

— А как только мои бумаги оказались у меня в руках, я, даже не рассмотрев их, не развязав шнурка, которым они были завязаны, обмотал их в тряпку, сунул за пазуху и покинул корчму Мошки. «Куда теперь итти?» подумал я. Страх еще не совсем у меня прошел. А вдруг Мошка меня обманул и показал мне вместо моих какие-нибудь другие, глупые бумаги! А вдруг в потемках я захватил какой-нибудь другой сверток? Надо было непременно с кем-нибудь посоветоваться, как поступить в таком случае. И вот, переночевав в первом попавшемся стогу сена, на другой день я направился к знакомому кузнецу и рассказал ему обо всем. Он первый облил меня холодной водой.

— Нехорошо, хлопец, ты поступил, — говорит. — Ступай сейчас же к войту, обо всем ему расскажи и отдай ему бумаги!

Заныло у меня сердце от таких слов. Но что же делать?

Вижу я, что совет разумный. Иду. Прихожу к войту и вижу уже со двора через окошке, что у стола сидит на скамье жандарм. Мне тотчас будто что-то шепнуло, что это смерть моя. Весь занемел я и шагу ступить не могу. Промелькнула у меня в голове мысль: бежать! Но было уже поздно. Войт меня заметил и крикнул радостно:

— А вот и он самый! Легок на помине! Ну, подходи, подходи поближе!

Вижу я, все уже обнаружено, меня разыскивают. И вот, собрав всю свою храбрость, вхожу в хату.

— Как тебя звать? — спрашивает меня жандарм.

— Иоська Штерн. — Откуда родом? — Не знаю.

— Ага, значит бродяга!