Рассказы

Вся хижина утопала в дыму. Сквозь него к потолку взвивались огненные языки. Огорошенный дымом и пламенем, он понял, что нельзя было терять ни одной секунды.

– Селия! Селия! – закричал он и подбежал к ее двери, которая была уже в огне.

Она пробудилась от его крика и, когда он вбежал к ней, с удивлением увидала вокруг себя огонь и раньше, чем успела понять, в чем дело, он уже закутал ее в тяжелую медвежью шкуру, и понес ее на руках. Прижав ее к себе и нагнувшись над нею так, чтобы огонь не мог захватить ее, он выскочил с нею в соседнюю комнату. Выстроенная из смолистых сосновых бревен, вся хижина представляла собою пороховой погреб, и теперь не могла бы ее потушить уже и целая пожарная команда. Филипп нырнул сквозь ослеплявшие его облака дыма и стал нащупывать на выходной двери щеколду.

Опоздай он со своей ношей еще только хоть на одну минуту, и ему, пожалуй, уже вовсе не удалось бы выскочить с нею на ночной простор. Ветер, ворвавшийся сквозь отворенную дверь, вихрем закружил внутри хижины пламя и тотчас же превратил ее в пылающий костер. Огонь стал вырываться из окна и из трубы, и путь Филиппа до ворот был освещен ярким заревом пожара. Но он оглянулся только тогда, когда вышел уже за изгородь и остановился у опушки леса. Он прижал к себе свою драгоценную ношу и тут только почувствовал весь ужас своего положения: вместе с хижиной сгорело все, что в ней находилось, – съестные припасы, постели и тот узел, в котором находилось белье Селии, но он не давал ей это почувствовать и только твердил одно:

– Ничего, моя деточка, не бойся! Все будет хорошо, и мы выберемся отсюда теперь уж наверняка! Эскимосов не видно, и волки испугались пожара и убежали в лес!

Глава XVI. Перед рассветом

Опустив Селию на землю и стоя со сжатыми кулаками перед пожарищем, Филипп молча проклинал себя за то, что своей неосторожностью навлек на нее опасность еще более страшную, чем эскимосы или волки Брэма Джонсона. Он один виновен был, во всем и должен был отвечать за последствия. Его оплошность вызвала пожар, и созданная им отчаянность положения теперь жгла ему мозг не хуже самого огня. В качестве пленников Брэма, заключенных им в его хижине, окруженные волками и осаждаемые эскимосами, они все же еще имели кров, еду и тепло – возможность жить, по меньшей мере – возможность бороться за жизнь. А что вышло теперь?

И его мысли стали работать особенно напряженно.

В конце концов для него все-таки было огромное очарование в предстоящей борьбе со всеми трудностями и препятствиями и в сознании, что теперь он не один, а с девушкой, которая завернута сейчас в медвежью шкуру и жизнь которой всецело теперь зависит от него. Случись с ним что-нибудь – и она неизбежно должна умереть. И эта ее беспомощность вдруг наполнила его диким восторгом, радостью абсолютного обладания женщиной, которая была для него всего дороже. Теперь она была для него чем-то гораздо большим, чем только женщиной, которую он любил. Она стала для него грудным ребенком, которого надо было воспитывать, носить на руках, защищать от ветра и холода и опекать, как родная мать. Теперь разлетелась последняя разделявшая их преграда. То, что он встретил ее только вчера, было для него сегодня только неважной подробностью. Не все ли равно: вчера, сегодня, позавчера или целые годы тому назад? Мир изменяется непрестанно, изменяется и жизнь, и одно мгновение длится целую вечность, и целая вечность проходит, как мгновение. Он познакомился с Селией только вчера, но она принадлежит ему так же нераздельно, как звезда – небесам. Его жизнь – ее жизнь, его смерть повлечет смерть и для нее.

– Я готов! – решил он, и смело посмотрел в пространство.

Его мысль перешагнула через первоначальные страхи и начала претворяться в активность. Почему он до сих пор не подумал о той, другой хижине, мимо которой они проехали вчера с Брэмом по дороге с Баррена сюда?

Только сейчас он вспомнил о ней. Его сердце подскочило у него чуть не к самому горлу и ему вдруг захотелось радоваться, кричать, прыгать от восторга. Ведь эта хижина может быть их спасением! До нее отсюда не более восьми или десяти миль, и он был уверен, что сможет найти ее без труда.

Но какое счастье, что вчера с вечера было так холодно, что оба они не раздевались!

Он оставил Селию одну и обошел пожарище, чтобы убедиться, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Когда он вернулся к ней, то она назвала его по имени и крикнула ему из глубины своей медвежьей шкуры:

– Ку-ку! Доброе утро, Филипп!..

Ему показалось, что в ее голосе не было ни малейших признаков страха, а звучала одна только радость, что он вернулся к ней в эту непроглядную тьму так скоро. Он нагнулся и еще уютнее упаковал ее в медвежью шкуру, потом взял ее на руки и понес.