Рассказы

Она поняла, что он собирается ей что-то сказать. Наконец он говорил:

– Здесь есть еще и другие фонари, Иоанна. Я видел их когда мы разыскивали ваш шарф. Я хочу зажечь их.

Он снял со стены два фонаря и зажег их. И еще огарок, стоявший на бочонке.

– Так веселее, – сказала она.

Она стояла в полном освещении высокая, стройная, прекрасная, как ангел. Губы ее были бледны, в лице не было ни кровинки.

– Джон! Джон Альдос!

– Что, Иоанна?..

Он подпрыгнул к ней, она отшатнулась, но все-таки улыбалась, улыбалась как-то ново и удивительно и протянула к нему руки.

– Джон, Джон, – заговорила она, – если вы хотите, то теперь можете говорить, что мои волосы прекрасны!

Затем она бросилась к нему в объятия. Он прижал к себе ее теплое тело, тесно прижавшееся к нему, а она подняла к нему голову, стала гладить его ладонями по щекам, то и дело повторяя его имя. Он держал ее, забыв обо всем на свете: о времени и пространстве и даже о самой смерти. Он целовал ее губы, волосы, глаза, сознавая только одно – что в этот смертный час он обрел целую жизнь, что ее руки гладили его по лицу и по волосам, что она в безумии повторяла его имя и любила его.

– Иоанна, Иоанна! – вдруг воскликнул он. – Это невозможно! Я жил для тебя, я ожидал тебя – все эти годы я ждал, ждал, ждал, когда ты ко мне придешь, и вот ты пришла, наконец, ко мне – стала моей, моя, моя! Нет, это невозможно! Этого не может быть никогда!..

Он высвободился из ее объятий, поднял фонарь и шаг за шагом стал исследовать туннель. Он весь был из сплошного камня, в нем не было ни отверстия, ни трещинки, сквозь которые он мог бы подать голос или подать сигнал выстрелом из револьвера. И он не кричал. Он знал, что это было бы ни к чему и что его голос прозвучал бы в этом туннеле, точно в склепе. Но, может быть, здесь находился еще какой-нибудь выход? Другого выхода не оказалось. Он вернулся к Иоанне. Она стояла на том же месте, где он ее оставил, и когда он взглянул на нее, все его страхи прошли. Он опустил фонарь на пол и подошел к ней поближе.

– Иоанна, – тихонько заговорил он, прижав обе руки к груди. – Ты не боишься?

– Нет, не боюсь.

– И ты знаешь?

– Да, знаю.

– Ты любишь меня, Иоанна?

– Как ни одного мужчину на свете.

– Но ведь всего только два дня!

– В них я прожила целую вечность.

– Ты хочешь быть моей женой?

– Да.

– Завтра?

– Какое счастье!.. – прошептала она и взяла его руками за щеки. – О, как я счастлива! Джон, я знала, что ты любишь меня, и так старалась, чтобы ты не подметил, как это делало меня счастливой! И так боялась, что ты никогда не объяснишься со мной – и вот, наконец, это случилось. Ах, Джон, Джон!..

Он притянул ее к себе поближе, прижался губами к ее губам, и оба они перестали дышать. Только слышалось в их ушах доносившееся из его кармана тиканье часов.

– Который час? – спросила она.

Он вытащил часы, оба они посмотрели на них и кровь в нем застыла.

– Двенадцать минут… проговорила она без малейшей дрожи в голосе. – Сядем, Джон, – ты на этом ящике, а я на полу, у твоих ног, – вот так.

– Я думаю, Джон, – сказала она тихонько, – что мы часто-часто сидели бы так, – я и ты– в особенности по вечерам.

Что-то подкатило ему к самому горлу, и он не ответил. Он слышал, как она задрожала, затрепетала и обвилась вокруг него руками.

И вот послышалось опять: тик-тик-тик…

Он почувствовал, как она стала нащупывать часы и, вынув их, повернула циферблатом к огню так, что увидели оба.

– Уже без трех минут четыре, Джон.

Часы выскользнули у нее из. пальцев. Теперь она села так, что своей щекой прижалась к его щеке, и ее руки обнимали его за шею.

За эти последние секунды, в которые, затаив дыхание, Альдос ожидал, когда пробьют лежавшие на полу часы ровно четыре, казалось, могли бы возникнуть, достигнуть своего расцвета и погибнуть целые миры, могли бы быть написаны истории целых империй и родиться и сойти в могилы тысячи людей, – так долго они тянулись. Он никогда не мог вспомнить потом, как долго они ждали; он не представлял себе, с какой силой прижимал к себе тогда Иоанну. Секунды, минуты и потом еще минуты – его мозг отупел, и он сидел в безумном молчании и ждал. А часы тикали, и это казалось ударами молотка.