Рассказы

Сказал — и сам испугался своего голоса. Оглянулся по сторонам. В доме тишина, лишь в арыке заливается лягушка.

— Ну вот, сам себя стал бояться, — с досадой проворчал старик. — Раньше такого не случалось… Да… не видать бы мне… Вот еще Мамадали, постреленок, чуткая душа, — огорчится, увидев, как расстроили меня. Лучше пойду-ка я к нему сам, проведаю. До вечера время есть.

Гулямкадыр-ата приподнялся, обвел взглядом свой двор и, подойдя к орешине, стал разглядывать и трогать рукой ее ствол, покрытый бороздами, все равно как его шея морщинами.

— Ах ты, милое мое, да ведь ты же не стареешь, никак не стареешь, — сказал он, хлопнув ладонью по коре. — Крепкие у тебя корни. Хоп — хорошо! Поживи-ка еще хоть немного. Остались ведь считанные деньки.

Где-то в траве засвиристела цикада, покрасневшее солнце скрылось за глиняным дувалом, внезапный ветерок принес откуда-то запах жареного лука.

— Так-то, старина. Ты даже и не подозреваешь, что жить тебе осталось — дни можно по пальцам сосчитать.

И Гулямкадыр-ата, вздохнув, направился к калитке. Дошел уже до интерната, но у самых ворот остановился. «Зачем заходить, зачем напрасно тревожить внучка? — подумал он. — Неужто сам не поймет? Да он уж, наверное, все знает!» Это соображение, казалось, убедило старика, и он повернул обратно. Возвращаясь, увидел, что в чайхане еще горит свет, но прошел мимо, к своему дому.

На следующее утро он поднялся до петухов. Моросил дождь. Старик вышел во двор, умылся, как всегда, водой из арыка, поставил самовар.

— Пускай идет дождь, деревьям будет легче.

Давно уже стало для него привычкой разговаривать с самим собой.

— И то верно, чтоб вода — да вред принесла? До самой жаркой поры еще далеко. Урючина только начала впитывать влагу, а орешина еще совсем не пила.

Сказал старик эти слова, и будто кошки на сердце заскребли.

— Нехорошо получилось, ах нехорошо. Пропадут деревья…

Уже намок, потемнел халат на плечах старого садовника, потух самовар, а он все стоял, ничего, кроме деревьев, не замечая вокруг. Смотрел то на яблоню, то на урючину, с черешни его взгляд переносился на персики, задерживался на орешине. Ему чудился запах свежеспиленного дерева, и он плакал, беззвучно плакал, и слезы текли по сморщенным щекам. А может, это дождинки стекали на жаждущую влаги землю?

— О господи, что это еще за напасть? Таким немощным я никогда не был.

Старик вздрогнул, когда кто-то окликнул его с улицы. Он обернулся и увидел своего соседа Абдуджалила с председателем кишлачного Совета.

— Как самочувствие? Что-то вас вчера в чайхане не было видно? — спросил Абдуджалил-ака, протягивая руку. — А мы засиделись до полуночи, разговорились, вас вспоминали. Что это вас, правда, не было? Или нездоровится?

— Нет, я здоров, — с трудом улыбнувшись, успокоил его садовник. — Прошу вас, заходите в дом!

— Хоп, так когда будем справлять новоселье? — спросил председатель, взобравшись на веранду. — Или дом не понравился?

— Нет, почему же? Дом хорош. Как скажете, так сразу и переедем. Долго ли собраться двоим?

— Если так, пришлем людей. Помогут перетащить вещи.

— А как с фруктовыми деревьями? — вмешался Абдуджалил. — Их ведь не перетащишь.

— А что деревья? Срубим, — отрезал председатель. — Эка проблема!

— Что-что? — спросил садовник, не поняв последнего слова.

— Я говорю, это нетрудное дело. И опять же вам польза. Не думали, не гадали, а будут у вас на зиму дрова.

Старик вдруг как-то весь обмяк. Рука, потянувшаяся было за скатертью, застыла в воздухе. Он не мог вымолвить ни слова. Лицо побледнело, губы дрожали.

— Вот и дождь перестал, — заметил Абдуджалил, привстав с места. — Ох и фруктов будет нынче, как никогда!

Старик молчал.

— Ну, мы пойдем. Еще увидимся, дедушка, у вас в орешнике, — Абдуджалил направился к двери.

Вслед за ним встал и председатель:

— Передайте людям, которых мы вам пришлем, чтобы сразу же начали с деревьев. Эту орешину не так-то просто свалить.

— Нет.

— Что вы сказали?

— Не надо, говорю, людей. — Гулямкадыр-ата показал жестом на дверь. — Благодарствуем, спилим сами.

— Да вы что, шутите?

— Какие шутки, спилю сам — и делу конец. А дрова подброшу прямо к вам.

— Да погодите же… Вы понимаете, что говорите? Абдуджалил-ака, идите послушайте, что он говорит!

Но Абдуджалила давно уже и след простыл.

— Послушайте, Гулямкадыр-ата, я хочу, чтобы вам же было лучше, поймите меня…

Старик захлопнул за председателем дверь. Его била дрожь.

— Дрова! Из тебя из самого бы сделать дрова!

Он хотел еще что-то добавить вслед, но только махнул рукой.

— Удивляюсь! — наконец вымолвил он, и было непонятно, то ли обращал он это слово к себе, то ли относилось сказанное к председателю кишлачного Совета.

Вернувшись на веранду, он взял большую пиалу с остывшим чаем, разом осушил ее и, вытерев рукавом усы, еще раз оглянул орешину. Потом быстро-быстро засеменил на улицу. Там было пусто, лишь неподалеку, у калитки, играл голый малыш — наклонившись и достав руками до земли, любовался перевернутым небом.