Рассказы

— Посмотри: во-первых, в кармане на левой попе (это она всегда так нежно говорит: «левая попа», «правая попа»), во-вторых, в правом внутреннем кармане куртки, в-третьих — в сумке, в книге «Гарри Поттер и узник из Азбакана» на странице 338, там, где слова: «По трибунам гриффиндорцев пронеслось разочарованное „о-ох“, когтевранцы же приветствовали своего загонщика громкими аплодисментами»…

Лолик немного подумал, закатив свои дивные глазки к потолку, и сказал:

— Не «громкими», а «бурными». «Бурными аплодисментами».

— Терпеть не могу Гарри Поттера, — начинаю бубнить я, ощупывая карманы и сумку, — этого летающего очкарика. Эту помесь Золушки с Гадким Утёнком, которая разговаривает тоном тошнотворно положительного Мишки из кинофильмов «Кортик» и «Бронзовая птица»…

Но в это время в моих руках оказываются паспорт с ягодицы, билет из куртки и посадочный талон от Дж. К. Ролинг. Чудеса!

— Дай, Вовочка, сюда, — деловито говорит Лолик. — Они будут у меня.

Я отдаю. Пусть будут. Вовочка на всё согласна.

Мы садимся в самолёт. Надо выпить. Потому что я боюсь самолетов. Конечно, если на чистоту, никаких самолётов я не боюсь: просто нужен повод. И все мои друзья тоже делают вид, что боятся самолётов, потому что им нужен повод.

— Слушай, а он не сломается? — тревожно говорю я Лолику. Имея в виду самолёт, то есть имея в виду выпить. Я хитро забрасываю удочку. Я веду политику. У меня тревожное, озабоченное лицо. — Господи! Как же я боюсь самолётов!

Лолик достаёт бутылку виски (о чуткая!) и говорит:

— На, Вовочка. Только немного.

Мы летим. Наконец, прилетаем в аэропорт Малаги. Получаем багаж. Берём такси. Едем по андалусийским оливковым пустыням цвета архаической терракоты, с внезапно вырастающими из ниоткуда гигантскими силуэтами чёрных быков.

Вот и наш отель в местечке Торре Молинос. Поскорее бы в душ — и на море. Портье выдаёт нам ключ.

— Этот номер с видом на море? — спрашивает Лолик. По-испански. Она говорит на многих языках. На всех, на каких ей нужно.

— К сожалению, сеньора, все номера с видом на море заняты, — отвечает портье и улыбается снисходительной улыбкой утомлённого победами тореадора.

Улыбайся, улыбайся, наивный мучачо. Это твоя последняя улыбка, дитя сьерры. Теперь ты долго не будешь улыбаться, несчастный андалусиец. Долго не будешь ты слушать фламенку, надменный ибер…

Я непроизвольно закипаю.

— Но мы заказывали номер с видом на море, сеньор! — кричу я на языке Дон-Кихота, дрожа лицом и штанами. — Это безобразие!

— Подожди, Вовочка, — тихо горит мне Лолик на языке Суворова и Кутузова. — Не волнуйся, мой хороший. Ты устал. Ты боялся самолёта и выпил литр виски. Тебе надо отдохнуть. Потерпи. Сейчас я сделаю этому идальго маленькое грызь-грызь — ты ведь знаешь мои грызь-грызь — и мы увидим море в алмазах, — и Лолик нежно целует меня в темя.

О нежная! Да, я устал, Лолик. И я знаю твои грызь-грызь, хряп-хряп и хрум-хрум. Я потерплю. Давай, Лолик, давай…

Я помню только остановленного Лоликом на скаку менеджера-директора, его вытянутое лицо цвета окисленной бронзы, выстроенные в шеренгу семнадцать сотрудников отеля, похожих на афганских военнопленных, Лолика, заложившего ручки за спину, неторопливо обходящего это строй и отдающего какие-то распоряжения…

А потом был роскошный номер с видом на море и щебетание райских птиц под балконом. А затем — море и счастье.

Мы замечательно отдыхаем!

Если на ужин вдруг не хватает мест на прохладной веранде и отдыхающие теснятся в душном зале, я говорю: «Давай, Лолик, давай…» — и Лолик делает маленький блямс менеджеру, и нам выносят отдельный столик. С цветами и бутылочкой сангрии в подарок от администрации отеля.

Кончается тем, что за нами резервируют отдельный персональный столик с персональным же гаврилой, у которого слегка трясутся руки, когда он наливает нам вино. Ещё бы. У меня бы тоже тряслись.

Если утром на пляже не оказывается лежаков, которые здесь пышно именуются «La hamaca personal e intransferible» (что-то вроде «сугубо личная раскладушка-гамак, кою не должно передавать иному лицу»), так вот, если не оказывается свободных лежаков, я шепчу: «Давай, Лолик, давай…» — и вызывается старый седобородый сеньор в выцветших плавках, похожий на Хемингуэя. Сеньор заведует лежаками. Он — хозяин пляжа.

Хемингуэю устраивается маленький карачун по-андалусийски — и раскладушки наши.

На третий день старик выделяет нам наши личные лежаки, которые закреплены только за нами. «Las hamacas rusas, — говорит, виновато улыбаясь, старик, — para Lola y Vladimir». Это вы сами можете перевести. Сугубо русские раскладушки для Лолы и Вовы.

Мы едем на экскурсию. Севилья, Гренада, Кордова.

Севильский собор, похожий на аэропорт в момент реконструкции. Узкие щемящие улочки Кордовы, её удивительный собор: лес из полосатых, как жизнь, столбов. Величественная Альгамбра Гренады. Могилы Филиппа Красивого и Хуаны Безумной. Это и есть Испания: красота, переходящая в безумие. Экстаз, ставший шедевром.