Рассказы

Была у Веры Петровны еще одна подчиненная, Клавдия Ивановна, уборщица и сторожиха. Она приближалась к пятидесяти годам, но, несмотря на полноту, была еще очень крепка здоровьем и раз в неделю мыла в библиотеке полы. Она гордилась тем, что работает в библиотеке, а не где-нибудь, и уважала книги, хотя никогда ничего не читала. Ей было приятно, что она служит с такими высокообразованными женщинами, как Серафима Павловна, Людмила Яковлевна и особенно Вера Петровна. Когда они начинали говорить между собой о чем-нибудь книжном, ученом, Клавдия Ивановна замолкала и на лице ее появлялось торжественное выражение. Клавдия Ивановна уважала своих библиотекарш и гордилась ими и все же чувствовала себя — по особому женскому счету — выше их. Она была замужем.

Муж Клавдии Ивановны работал тут же, на фабрике, истопником. Зимой он сидел в кочегарке, у котлов, а с наступлением весны все чаще появлялся перед фабричными воротами, и сквозь открытую форточку библиотечного окна слышно было, как он кричал грузовикам, задом вползавшим в ворота:

— Левей! Правей! Хорош! Хорош!

Когда в библиотеке нужно было передвинуть что-нибудь тяжелое, навесить дверь, сорвавшуюся с петель, заменить прогнувшуюся половицу, открыть неоткрывающийся ящик, починить кран, Клавдия Ивановна вызывала мужа. Он являлся — лысеющий, грузный, пахнущий табаком и кочегаркой, с квадратиками морщин на коричневой шее, с добрым и робким лицом; он очень робел в библиотеке, осторожно обходил углы столов, говорил вполголоса, ступал на носки. Со всеми он был старательно вежлив и особенно почтителен и робок с Верой Петровной. Робел он и перед женой, и Клавдии Ивановне доставляло явное удовольствие командовать им в присутствии всех и показывать, как он ее слушается: Федор, поди сюда, Федор, не стучи, Федор, вытри ноги, Федор, подай веник! Он привычно подчинялся ее окрикам, но когда он рассуждал о чем-нибудь с Верой Петровной — о погоде, об отопительной системе, о протекании крыш, о сжигании угольной пыли, о вставлении стекол, — видно было, что Клавдия Ивановна вполне признает его умственное превосходство.

Слушая, она молча стояла за его спиной, и на лице ее всегда отражалось выражение его лица.

По вечерам, в сумерках, когда кончалась смена, на улице перед фабрикой появлялись влюбленные парни. Надвинув кепки на лоб, они поодиночке останавливались у тополей, стараясь не слишком попадаться друг другу на глаза. Фабрика уже сияла всеми окнами, как большая яркая брошь; там, за окошками, в белом свете люминесцентных ламп, таинственно двигались тени, мелькали обнаженные женские руки. Влюбленные тихо жались каждый к своему тополю и ждали, когда из ворот хлынет толпа женщин. К этому времени Серафима Павловна, Людмила Яковлевна и Клавдия Ивановна сходились у библиотечного окна. Они смотрели, как молодые работницы, выходя, замирала в воротах, озирались и вдруг бежали наискосок через улицу к одному из тополей.

Вера Петровна к окну не подходила. Она никогда по делала замечаний Серафиме Павловне и Людмиле Яковлевне, но это стояние у окна раздражало ее, и, не выдержав, она говорила:

— Клавдия Ивановна, у нас опять крысами пахнет!

Все отходили от окошка. Было уже хорошо известно, что, когда Вера Петровна недовольна, она начинала утверждать, будто в библиотеке пахнет крысами. Она считала виноватой в этом Клавдию Ивановну, потому что Клавдия Ивановна иногда оставляла на ночь в своем шкафчике в углу за стеллажами хлеб и колбасу.

Серафима Павловна, отойди от окна, многозначительно шептала Людмиле Яковлевне, стараясь оправдать Веру Петровну:

— Она пережила тяжелую драму.

— Умные драм не переживают, — презрительно отвечала Людмила Яковлевна с высоты своего роста и выходила в прихожую — покурить.

2

А Вера Петровна действительно пережила драму.

Когда-то, в другом городе, в своем родном городе, она вышла замуж. Она тогда только что перешла на последний курс педагогического института, а он только что окончил тот же институт. Он ухаживал за ней целый год, и все ее подруги считали, что она очень хорошо делает, выходя за него замуж, и она тоже так считала.