Рассказы

Поезд проносится мимо. Это обыкновенный состав из вагонов типа 717/714, ничего особенного. Самые крутые составы ходят по Филёвской линии. Там ещё можно встретить легендарные Е и Еж. Мне они нравятся больше, чем новые «Русичи». Старые вагоны пахнут тем, чем должно пахнуть метро — уютом, полутьмой. Там нет промежуточных вагонов, поезда составлены из головных, правда, с некоторых сняты моторы.

Поезд проходит.

— Пошли!

Мы выбегаем из боковой ветки и несёмся что есть мочи. По шпалам бежать довольно трудно. По станционным путям — проще, там есть углубление, чтобы случайно упавший на рельсы мог избежать поезда. Внутри тоннеля — просто шпалы, как на железной дороге.

Впереди — огни станции. Я прижимаюсь к левой стене и по маленькой железной лесенке взлетаю на платформу.

Больше всего я опасаюсь, что Майя споткнётся. Но всё в порядке.

Я иду и осматриваюсь. Она никогда не работала, «Волоколамская». От наземной «Первомайской» на Арбатско-Покровской линии осталась лепнина под крышей депо и два характерных въезда для поездов. На закрытой наземной «Калужской» Калужского радиуса до сих пор висят оригинальные светильники 60-х. «Волоколамская» — это просто бетонный скелет. Станция, которая родилась мёртвой.

Мы идём по платформе. Фонари достаточно яркие, как ни странно. Когда я проезжал мимо станции в поезде, они то горели, то нет. Нам повезло.

— Э-ге-гей!!! — орёт Даник.

— Сам ты гей, — отвечаю я, смеясь.

Михайлов и Скороход круты, ничего не скажешь. Но мы тоже сюда добрались. Я дотрагиваюсь до осыпающейся бетонной колонны. Ёрл осматривается. Даник что-то фотографирует. Майя обнимает одну из колонн.

— Ты чего делаешь? — спрашиваю.

Она поворачивает ко мне голову и счастливо улыбается.

— Его зовут Шаплюск, — говорит она.

Я помню, откуда это. Из повести Дяченко «Подземный ветер». Там были два фонаря — Шаплюск и Даюванн.

Я улыбаюсь. Она хорошая, когда улыбается. Когда Майя грустит, у неё под глазами появляются синяки. Это придаёт ей какой-то диковинный готический вид.

— А его — Даюванн! — говорит она, показывая на противоположный столб.

Мне хорошо сейчас. Друзья, заброшенная станция. Романтика.

Ёрл уже добрался до противоположного конца станции. Там — единственный выход. Наверх поднимаются ступени. Он идёт по ним. Они заканчиваются бетонной плитой.

Это просто. Станцию строили открытым методом: выкопали котлован, поверх настелили плиты. Так же поступили и со входами. Просто положили бетон — и всё.

Вот так ты поднимаешься всю жизнь вверх, стремишься к чему-то, борешься за что-то, зарабатываешь деньги, ездишь по чужим городам, любишь разных женщин, а тебя всё равно ждёт бетонный потолок заброшенной станции метро. Ты упираешься в этот потолок головой и падаешь вниз. А тебе кажется — что вверх. Что ты по-прежнему идёшь вверх.

Ёрл дотрагивается до ржавой сетки, которая не позволяет добраться до места смыкания лестницы и бетонной плиты.

— Даник, щёлкни тут.

Раздаётся шум поезда. Они редко сейчас ходят. Раз в 5 минут где-то. Вечер всё-таки, почти двенадцать.

Мы прячемся за ближайшими колоннами, Ёрл плашмя падает на лестницу. Поезд проносится, сверкая окнами. Даник появляется из-за колонны и ловит в прицел объектива Майю. Она отворачивается и прячет лицо.

— Не надо, — говорит она.

— Она не любит фотографироваться, — говорю я.

Мне всегда хотелось сфотографировать её обнажённой, но это тайная фантазия. Впрочем, по-моему, не только моя, судя по взгляду Даника. Но Майя боится фотографироваться. Будто фотография забирает часть души.

Я помню, одна девочка старательно доказывала мне это. Она смешно тянула слова, говорила жеманно и медленно. Особенно смешным в её разговоре было слово «наво-о-оз» — она училась в сельскохозяйственном, специальность «животноводство» или что-то в этом роде, — которое звучало так, будто его произносит по меньшей мере императрица. Она очень боялась фотографии. Она не любила себя на фото. Она отворачивалась, когда видела на фото своих знакомых.

Майя — проще. Она просто не любит фотографироваться.

— Пошли под платформу, — говорит Даник.

Это нетрудно. С этого же конца станции можно спуститься и попасть в подплатформенное пространство, в кабельную канализацию. Мы спускаемся по очереди: Даник, Ёрл, Майя, я.

Тут можно стоять во весь рост, даже Майе.

Что-то бурчит и чухает за решёткой. Это насосная установка. Она ухожена, электрический щит выкрашен в синий цвет с жёлтым треугольником «опасность», какие-то вентили помечены красным. Тут бывают люди.

— Опа, так тут вовсю кипит работа! — говорит Даник, поднимая объектив.

— А ты что думал, — отвечает Ёрл, — поезда же ходят.

На самом деле, тут нет ничего интересного. Это просто бетонный недострой. Таких в городе — пруд пруди. Схватчики играют на них в «СХ», «Дозор», «Encaunter» и так далее. И я играю — правда, в штабе. Даник — полевой игрок.