Рассекающий поле

– Не поняла. А что в этом такого? Я вообще-то сейчас на своей основной работе мусоропроводы чищу – и ничего.

– Поищи что-нибудь другое. Зачем сразу браться за самое…

– А что я еще могу? Институт я так и не закончила. Куда меня возьмут?

– Я не хочу, чтобы ты продавала семечки. Мы же и так прожить сможем.

– А что мы видим? Насте к школе нужна обновка, да и что у нас холодильник пустой? Вы у меня растете, ничего не видите! Мне тоже иногда хочется чего-нибудь вкусненького.

Татьяна Геннадиевна подошла с бутылочкой к кровати, по которой ползала маленькая Света. Когда мама взяла ее на руки, та немедленно открыла рот и, поторапливая, взмахнула рукой, в которой сжимала погремушку. Сева присел на кровать рядом с матерью и стал смотреть, как малышка ест. Мама тоже замолчала. Это была минута безмятежности. Сева смотрел на чистое личико, на светлые кудряшки, которые было жалко срезать, на веселые, но сейчас такие сосредоточенные серые глазки. Поднял взгляд на маму, она тоже взглянула на сына с редкой нежностью, для которой в их жизни почти не оставалось места. Ее глубокие темно-серые глаза, так легко туманящиеся, сейчас были ясны. Они встретились взглядами и невольно без причины улыбнулись друг другу.

– Севка, какой ты у меня большой вырос, – произнесла Татьяна Геннадиевна.

– Да, – просто ответил Сева.

Он встал, прошел в их маленький зал, напротив телевизора поставил гладильную доску и включил тяжелый утюг. На диване лежал огромный ком высохших пеленок.

Окончив кормить, мама утерла Свете ротик и снова пустила ее на кровать. На ней с краю лежали большие подушки, через которые восьмимесячный ребенок не смог бы легко перебраться.

– Где эта Настька бегает? – вспомнила мать и подалась к окну.

– Я ее видел во дворе – она сказала, что через час придет.

– А ты сегодня дома?

– Поглажу и пойду на тренировку.

– Откуда у тебя силы берутся.

Белье пересохло, Сева пошел на кухню и набрал стакан воды, чтобы распылять ее губами. В зале мама включила телевизор.

7

Эта повседневность требовала концентрации на себе. Иначе утонешь, продешевишь, попадешься под горячую руку, собьешь дыхание, не добежишь, вляпаешься, будешь растоптан и унижен. Еще три года назад Сева был трусоватым фантазером, который боялся ходить по вечерам в темноте в общий душ на первом этаже, потому что ему чудился за стенкой лежащий на кафельном полу в черном пальто мертвый человек. Вечером, отворачиваясь перед сном к стенке, он убаюкивал себя нескончаемой историей про спасение самой симпатичной одноклассницы от индейцев, обнаруженных на необитаемом острове. Индейцы изъяснялись на ломаном французском, который Сева только начал учить, а вооружен молодой человек был малокалиберной винтовкой, из которой полгода учился стрелять на стадионе «Труд», – первой его постоянной секцией было военно-прикладное многоборье. Его называли впечатлительным мальчиком. Однажды родители взяли его с собой на фильм «Кинг Конг жив» – и Сева, не такой уже и маленький, выскочил из зала после первой же сцены расстрела большой обезьяны. Потом ночью он говорил во сне. Любое прикосновение искусства было слишком сильным разрядом, который либо уносил, либо травмировал его.