Рассекающий поле

Слава богу, нет давки. Сева разместился на центральной площадке по ходу движения, уложив спину в изгиб поручня – так он мог одинаково естественно смотреть в окно и блуждать взглядом по салону. Ни одного ребенка. Рабочий класс едет из Западного спального района Ростова-на-Дону начинать жаркий день. Жара уже набирает силу. Сева потянулся и отодвинул стекло – ветерок полетел в лицо. Повернул голову и увидел здорового мужика с заячьей губой – он держался за поручень и обливался потом, ему было тяжело существовать. Остальные выглядели, как каталог удобных для отключки поз. А этот – стоит и работает. Вот еще не старая суховатая женщина, по-старушечьи закусившая нижнюю губу. Она как будто уже зажала губами свое бремя – и едет, не поднимая глаз. Мужчина рядом с нею щурится и чуть улыбается – так, как будто ему в лицо дует ветер и он слушает собеседника, – но ни собеседника, ни ветра нет, а лицо – застыло. Как будто он забыл это выражение на своем лице – и некому напомнить. Люди выглядят брошенными, застигнутыми неожиданным взглядом кто в чем, кто с чем на лице. Их выражениям не на кого опереться. Во всяком случае сейчас, пока они только едут туда, где будут сегодня жить.

Автобус медленно катился по почти пустому проспекту Стачки. На площади Тружеников вошла девушка. Сева подумал, что небо послало в центр его утренней картины мира главную героиню. Она встала у окна так, что он видел ее профиль. Она тут же повернулась на его взгляд и отвернулась к окну вновь. Ей будто некуда было девать большие темно-синие глаза. Они отовсюду видны, на что их ни наведи. А то, на что они смотрят, тут же начинает тянуться к их свету. Сева уже глядит на нее не один. Что уж тут поделаешь. Ее не достающие до плеч волосы с одной стороны заправлены за ухо. За одну только форму уха она достойна титула герцогини, которую полагается беззаветно и безнадежно любить. Есть ли кому любить тебя, девочка? На ее коже не видно ни одной родинки, на ней совсем нет загара. Крылья тонкого носа подрагивают, как у немного испуганного животного. Да, подумал Сева, это было и в ее быстром взгляде: убегающая, ускользающая от прямых лучей красота. Даже в профиль видно, что ее зрачки ни секунды не останавливаются на одной точке. Она чувствует, что он смотрит: ее взгляд постоянно будто отскакивает в его сторону, но – недолетает, и она уже как будто сердится, ощущая давление.

Сева тоже посмотрел в окно. Автобус ехал по мосту над железнодорожными путями. Отпустил ее – этого совсем чужого, но вдруг совершенно понятного человека. Она понятна, потому что красива, или красива, потому что понятна? Хороший вопрос, надо запомнить. Дверь открылась, и Всеволод вышел. Все опасно, куда ни глянь. Все заставляет присматриваться. А присмотришься – и не можешь оторваться. Присмотришься – и уже в ответе.

До университета нужно было ехать с пересадкой, дорога занимала до сорока доведенных до автоматизма минут. Одни маршруты доставляли жителей спальных районов в центр, другие – развозили по нему. Сева проделывал этот путь каждый будний день вот уже два года. Сейчас он сошел на Братском и вместе с вереницей попутчиков быстро пошел к Большой Садовой – главной городской артерии.

За той девушкой, наверное, и теперь, когда я вышел, кто-то наблюдает, подумалось ему. Она просто не может быть невидимкой – и поэтому как будто мечется на свету. От собственной красоты ей не скрыться, не слиться с роем, ее всегда обнаружат, в нее вглядятся, побеспокоят, тронут, попытаются присвоить. Хотел бы я вот сейчас вдруг выйти из мрака и предстать перед всеми в сиянии красоты? Нет, красота, это, конечно, не для мужчин. Мы чудовища, которым приносят жертвы.

Нет, тут что-то недодумано. Это не все, что нужно сказать о красоте. Может быть, эта девушка была, скажем так, не особенно красивой? Пускай на нее пялились – мужики на всех пялятся, особенно летом, когда – платьица. Может быть, красив на деле только замысел судьбы, прочтенный в ее лице? Разве не так? Или нет, и дело только в природе? Или все-таки в том, что ты можешь в ней прочесть? Да, вот так – нужна ли красоте культура? Каким быть должен я, чтобы не угробить ее при касании?

Сева умел думать о таком, меча в рот семечки. В нем не было возвышенности. Это был тон человека, много времени проводящего с самим собой – привыкшего без стеснения формулировать любопытное, но, как правило, неуместное для обсуждения.

Сева снова зашел в автобус, этот был набит гораздо плотнее, зато – длинной «гармошкой». На пути к подвижной центральной части раздался тихий грохот – мужчина зацепил гитару в чехле, которую Сева нес в руке.

2

Гитара – яркая деталь. Да еще в таком чехле. Он сшит из серого дерматина с помощью ручной швейной машинки. Таких чехлов не бывает.