Распутник

Выходит, его страхи еще можно было развеять, а вызваны они были дурными снами и некими женщинами — толстухой, стройной дамой и той соседкой, что, придя в гости, держалась сущей шпионкой. Порой он срывался в присутствии мисс Барри на какую-нибудь грубость, но, воротясь домой, всякий раз приходил в себя и разражался письменным покаянием, в котором вновь и вновь пародийно обыгрывались религиозные мотивы:

Мадам, пока я не исправлю манеры своего поведения, мне стыдно взглянуть Вам в глаза. Однако видеть Вас мне столь же насущно необходимо, как дышать; увидеть Вас — или умереть, так стоит для меня вопрос. Но если это так, то лицезрение Вас означает для меня жизнь, и поэтому мне остается лишь исповедоваться Вам, благоговейно проникнувшись истинным раскаянием. Да, до сей поры я был многогрешен, был глубоко болен, но примите мою исповедь и позвольте обещанием грядущего рвения и трепетного служения вырвать у Вас слова прощения и отпущения, ибо кощунственная клевета, с которой я обрушился на Вас, мой ангел, прошлым вечером, может быть прощена и избыта лишь дальнейшим допущением меня к Вашим невыразимым усладам, описать которые бессилен даже всепроникающий язык. Аминь.

Ревность стала своего рода религией: «сомнения ревнивца, трепет, страх». Но в ревнивых попреках было не больше грубости, чем веры в их обоснованность Возможно, именно тогда Рочестер и написал знаменитую «Песню»:

Душа красавицы нежна,
Как взгляд, каким дарила
В тот первый раз, когда она
Меня поработила.
Но переменчива, увы,
И так непостоянна,
Что, веря голосу молвы,
Жду миг любой обмана.

И это, куда более совершенное, стихотворение:

Мелькнет в Ея объятьях век —
Быстрей, чем зимний день:
Закончив мимолетный бег,
Скользнет в ночную тень.

Но ах! Как медленно текут
Часы Ея вдали:
По милям мертвенных минут
Мгновенья поползли.

Тиха тогда моя душа,
Хоть сердце все в крови
И грудь застыла, не дыша,
Могильником любви.

Не презирайте, мудрецы,
Влюбленного глупца —
Он мир прошел во все концы,
Жизнь прожил до конца.

Когда бы вы хоть раз Ея
Увидели на миг,
То обезумели б, как я,
И сорвались на крик.

Но не суди нас даже тот,
Кто, видя наш разлад,
Подумает: влюбленных ждет
Собственнотворный ад.

Священна ревность, ибо в ней
Заветный эталон
Того, что нет любви сильней
И что любовь не сон.

Источник счастья мутноват,
Хоть сладко припадать
И пить, не глядя, все подряд, —
А боль не может лгать.

Попрек любовный не порок;
Напраслина — и та,
Крепя союз на вечный срок,
По-своему свята.

В декабре 1677 года родился ребенок. Рочестер болел в деревне; двумя месяцами раньше, в послании Сэвилу, он назвал себя «почти полностью слепым паралитиком, уже всерьез и не чающим когда-нибудь вернуться в Лондон». О том, что он стал отцом, поэт узнал из письма того же Сэвила — из письма, содержащего завуалированный упрек: