Распутник

Она уверена не была. Никоим образом. Но все равно расправила плечи, не желая отступать.

— Ты забыл, Что ни один викарий в Британии не сочетает нас браком, если у алтаря я скажу «нет»!

— И ты думаешь, будто в этом случае я не сообщу всему Лондону, что обесчестил тебя сегодня вечером?

— Да!

— Ты ошибаешься. История, которую я состряпаю, заставит покраснеть даже самых бывалых проституток.

Пока покраснела только Пенелопа, но все равно решила не сдаваться. Она сделала глубокий вдох и выложила свою козырную карту:

— В этом я как раз не сомневаюсь, но, обесчестив меня, ты лишишься последнего шанса на обретение Фальконвелла.

Он застыл. Ожидая его ответа, Пенелопа затаила дыхание.

— Назови свою цену.

Она выиграла!

Ей хотелось во все горло закричать о своем успехе, о том, что она победила этого непреклонного, непоколебимого мужчину — нет, настоящего скота. Но она удержалась благодаря остаткам инстинкта самосохранения.

— Эта ночь не должна повлиять на репутацию моих сестер.

Он кивнул:

— Даю слово.

Пенелопа плотнее сжала разорванные края платья.

— Слово печально известного негодяя?

Он поднялся на ступеньку выше и оказался совсем рядом, возвышаясь над ней в темноте. Усилием воли она сумела не отшатнуться, слушая его голос, полный опасности и обещания.

— Среди воров тоже существует понятие о чести, Пенелопа. А среди игроков — тем более.

Она сглотнула; его близость лишала ее мужества.

— Я... я не то и не другое.

— Чушь, — шепнул он, и ей показалось, что она чувствует его губы на своем виске. — Похоже, ты прирожденный игрок. Тебя просто требуется немного обучить.

Наверняка он может научить ее куда большему, чем она в состоянии вообразить.

Пенелопа выкинула эту мысль (и картинки, которые при этом возникали) из головы, едва он добавил:

— Мы пришли к соглашению?

Триумф улетучился, сменившись тревогой.

Жаль, что она не видит его глаз.

— А у меня есть выбор?

— Нет. — В этом слове не было никаких эмоций, даже намека на сожаление или чувство вины. Только холодная честность.

Он снова протянул ей руку. Широкая, плоская ладонь словно манила.

Если она его руку примет, все изменится. Все станет по-другому.

И пути назад не будет. Хотя где-то в глубине души Пенелопа знала, что пути назад в любом случае нет.

Удерживая разорванное платье, она вложила свою руку в его.

Он повел ее вверх по лестнице. Только фонарь слегка разгонял чернильную тьму, и Пенелопа невольно крепче цеплялась за Борна, жалея, что ей не хватает отваги отпустить его руку, идти за ним самостоятельно, не поддаться ему хотя бы в этой мелочи, но было что-то в этом их продвижении, нечто мистическое и темное, не имеющее ничего общего со светом, от чего она не могла заставить себя разжать руки.

На площадке он остановился и повернулся к ней. Глаза его оставались в тени.

— Все еще боишься темноты?

Напоминание о детстве выбило ее из колеи. Он отпустил ее руку, и Пенелопе не понравилось возникшее при этом ощущение пустоты. Ей словно не хватало его прикосновения. Он повернул ручку ближайшей двери и толкнул ее. Та открылась с долгим зловещим скрипом. Он заговорил прямо ей в ухо:

— Должен сказать, Пенелопа, что темноты тебе бояться ни к чему, но ты совершенно права, опасаясь того, что в ней может скрываться.

Пенелопа прищурилась, пытаясь разглядеть темную комнату. Нервозность все нарастала. Она медлила на пороге, часто, прерывисто дыша. То, что может в ней скрываться... например, он.

Борн медленно протиснулся мимо, и в движении этом ощущались одновременно ласка и угроза. Он прошептал:

— Ты здорово умеешь блефовать.

Она едва расслышала эти слова, а его теплое дыхание, овевающее ее кожу, сгладило оскорбление.

Свет фонаря мелькал на стенах небольшой незнакомой комнаты, отбрасывал золотистые отблески на когда-то элегантные, но теперь безнадежно выцветшие обои вроде бы в прелестные когда-то розочки. В комнате едва хватало места для них двоих; камин почти полностью занимал одну стену, а два маленьких окна на противоположной выходили на рощу.

Майкл наклонился, чтобы разжечь огонь, а Пенелопа подошла к окнам и посмотрела на полоску лунного света, прорезавшую заснеженный ландшафт внизу.

— Что это за комната? Я ее не помню.

— Скорее всего ты ее никогда и не видела. Это бывший кабинет моей матери.

Вспыхнуло воспоминание — маркиза, высокая и красивая, с приветливой улыбкой и добрыми глазами. Разумеется, именно эта комната, спокойная и безмятежная, принадлежала ей. Известие о гибели маркиза и маркизы Борн потрясло ее. В отличие от ее собственных родителей, которых не связывало ничего, кроме спокойной вежливости, родители Майкла очень любили друг друга, своего сына и саму Пенелопу.

Услышав о том, что их карета разбилась, Пенелопа искренне горевала. Ее переполняла печаль о том, что утеряно, и о том, что еще могло бы случиться.