Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Уже вечером 17 декабря в Ставку Верховного главнокомандующего, где находился Николай II, на имя полковника Ратко поступило сообщение о том, что «кто-то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял… в садике… причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно-полевой форме»345. Из этого сообщения можно сделать вывод о том, что имелся свидетель, заметивший человека «в военно-полевой форме» и могущий его опознать. Для того чтобы разыскать этого свидетеля, необходимо было начать проведение полноценных следственных действий, включая арест и допросы основных подозреваемых. Учитывая, что одним из них был член императорской фамилии, сделать это мог лишь сам император. Но он этого так и не сделал.

Существует мнение, согласно которому Николай II втайне чуть ли не радовался свершившемуся и уж во всяком случае испытывал эмоции позитивного свойства. «С самого первого доклада — о таинственном исчезновении Распутина, до последнего — о водворении его тела в часовню Чесменской богадельни, — пишет дворцовый комендант В. Н. Воейков, — я ни разу не усмотрел у Его Величества скорби и, скорее, вынес впечатление, будто бы государь испытывает чувство облегчения»346.

Даже если не принимать во внимание тот факт, что последний российский император был чрезвычайно скрытен и редко обнаруживал свои душевные волнения347, все равно вряд ли правильным будет вывод о том, что главным чувством, которое испытывал царь в связи с известием о трагической гибели «старца», было чувство облегчения.

С одной стороны, Николай явно был измучен многолетней антираспутинской фрондой, ежесекундно убеждавшей его самого в его полной беспомощности, и, как устоявшийся православный фаталист, действительно мог воспринять уход Нашего Друга в мир иной как своего рода перст Божий.

Однако, с другой стороны, будучи все же человеком безусловно вменяемым, Николай не мог не сознавать того ясного факта, что убийство Распутина — это прямой и дерзкий вызов, брошенный императорской семье ее заклятыми врагами. Думается, «тайно благожелательное» или хотя бы «вяло индифферентное» отношение Николая к распутинским убийцам в этой связи было абсолютно исключено.

Тем не менее, несмотря на гнев и отчаяние Александры Федоровны, царь так и не решился на то, чтобы покарать убийц Нашего Друга. Слова и действия, посредством которых Николай II отреагировал на случившееся, были, как обычно, вялы и безнадежно половинчаты.

Дмитрия Павловича решено было послать на безмятежно сонный Персидский участок фронта. Тут же последовало коллективное прошение великих князей об отмене этого решения, ибо, ввиду «отсутствия жилищ, эпидемий и пр.», «пребывание там для великого князя будет равносильно его полной гибели, и сердце Вашего Величества проникнется жалостью к юноше, которого Вы любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле Вас и для которого Вы всегда были добрым отцом»348 и т. д.

Отповедь Николая II, которую он мучительно составлял около суток349, звучала так: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»350.

Неудивительно, что после такого жалкого ответа, из которого следовало, что, хотя царь подозревает в измене многих своих родственников, он никогда не решится ни на какие радикальные действия против них, члены императорской фамилии, по словам В. Н. Воейкова, утратили всякую меру самообладания: «…великая княгиня Мария Павловна (старшая)… не стеснялась при посторонних говорить, что нужно убрать императрицу; а великий князь Николай Михайлович, как самый экспансивный из великих князей, в своих разговорах в клубах и у знакомых настолько критиковал все исходившее (как он говорил) из Царского Села, что государю пришлось ему предложить проехаться в его имение Грушевку Екатеринославской губернии»351.

31 декабря 1916 года царь через курьера передал великому князю Николаю Михайловичу письмо: «Повелеваю тебе выехать в Грушевку на 2 месяца». И здесь же: «Прошу тебя это исполнить»352. «Повелеваю» и «прошу» — трагедия раздвоения слабой личности, волею судеб обреченной играть «самодержавную роль»…

Великий князь Дмитрий Павлович, на следующий день после убийства поражавший окружающих своей бледностью («бледный как смерть»353; «бледный как полотно»354), в начале января 1917 года был выслан из Петрограда в Персидский отряд генерала Баратова и на пересадке в Баку дал нечто похожее на нервный припадок: «Он плакал почти весь день»355.

Ф. Ф. Юсупов был выслан в Курскую губернию, в родовое имение Ракитное.

«С тягостным чувством я сел в вагон… Ударил третий звонок, пронзительно свистнул паровоз, и платформа поплыла мимо, потом исчезла совсем. Скоро исчез и Петербург. За окном была зимняя ночь, спящие в сумраке снежные поля, по которым одиноко мчался поезд.

И я был одинок со своими мыслями, которые проносились в моей голове под однообразный стук колес увозившего меня поезда»356.