Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Захватить психологическую власть над царями Распутину вряд ли удалось бы, если бы он ограничивался, как полагает Э. C. Радзинский, лишь исполнением роли «чтеца» «тайных желаний царицы»

В действительности Григорий относился к Николаю и Александре не как «духовный порученец», но как полноценный наставник, или, говоря современным языком, как психотерапевт, верно понимающий сильные и слабые стороны души своих клиентов и направляющий, а до известной степени и формирующий их настроения и помыслы.

Вот как описывал свои отношения с царицей сам Распутин: «Мама — это ярый воск. Свеча перед лицом всего мира. Она — святая. Ибо только святые могут вынести такую муку, как она несет. Несет она муку великую потому, что глаз ее видит дале, чем разумеет. Никакой в ней фальши, никакой лжи, никакого обману. <…> …она особенная. Одну только такую и видел в своей жизни. И много людей видал, а понятия об ей не имеют. Думают, либо сумасшедшая, либо же двусмыслие в ней какое. А в ней особенная душа. И ей, в ее святой гордости, никуда, окромя мученичества, пути нет… О чем бы ни писал, все к одному вернуться надо. Как удержать власть над Мамой? <…> [Она] как детя малое меня слушает и почитает, только это ежели я ей часто наведываюсь. А ежели надолго отлучиться, так оно и тово… страшновато. <…> А как я ей сказал, што повязываясь (данными Григорием особыми платочками. — А. К., Д. К.), то так мое имя поминать должна и обо мне думать, то уже, конешно, она верила, што сия сила от меня, Григория, исходит… Вот. Боле 5 лет сими платками я Ее и Ево (Александру Федоровну и Николая II. — А. К., Д. К.) тешил»40.

В этих же воспоминаниях Распутин повествует, как, напуганная трактовкой Феофаном ее сна, Александра Федоровна в истерике «билась, как подстреленная чайка… <…> …Аннушка чуть шепчет: „Иди, иди скорее. Доктора в тревоге. Папа в ужасе…“ Вошли. Всех выслал. Положил руку на голову. Уснула и, засыпая, чтой-то шептала, да мне не понять. Стал гладить ее и говорить ей такое веселое, такое хорошее, что у нее лицо, как у младенца, заулыбалось. Заснула. Проспала часа два. <…> Рассказала мне (про свой сон. — А. К., Д. К.) и про орла, и про то, как святой дурак (то есть царский духовник Феофан. — А. К., Д. К.) разъяснил. Рассердился я и прикрикнул на нее (уж я в то время стал яво отваживать от Папы и от Мамы): „Он не духовник, а злой каркун, завидные глаза яво! Черный орел — это не вестник смерти, а вестник великой Царской радости! Случится чудесное твое избавление от тех, кто от тебя и от Солнышка (царевича Алексея. — А. К., Д. К.) заграждает милость Божию. Ен есть знак хороший!“ Опосля еще, как Мама совсем успокоилась, то сказал ей: „Помни таку мудрость: «Дураку и ворогу николи сна не рассказывай!..“»41

Разговоры такого рода подкреплялись патетически-театрализованными мизансценами. Вот лишь один характерный эпизод, касающийся, правда, более позднего периода знакомства Григория с Александрой Федоровной. Как-то вечером царица с А. А. Вырубовой сели поиграть в четыре руки «Лунную сонату». Время к полуночи. Рядом в полуосвещенную комнату по уговору с Вырубовой входит Распутин и встает в дверях неподвижно, вперив взор императрице в затылок. Часы бьют полночь. Александра Федоровна оборачивается и, увидев Григория, вскрикивает и начинает биться в истерике. Распутин подходит ласково и принимается гладить голову, щеки и плечи императрицы, приговаривая: «Не бойся, милая, Христос с тобою». Царица тут же успокаивается и вся в слезах припадает к груди столь удачно напугавшего ее «старца», бывшего в действительности ровесником ее мужа.

Отношение Распутина к царю существенно отличалось от отношения к императрице: «Папа… что ж, в нем ни страшного, ни злобного, ни доброты, ни ума… всего понемногу. Сними с него корону, пусти в кучу — в десятке не отличишь. Ни худости, ни добротности — всего в меру. А мера куцая — для царя маловата. Он от нее царскую гордость набирает, а толку мало. Петухом кружится. И тот мучается. Только у него все иное… Все полегче… одначе чувствует: не по Сеньке шапка»42. Поставить такого человека в психологическую зависимость от себя для Распутина особого труда не составляло.

С точки зрения епископа Феофана, государь подпал под влияние Распутина после того, как тот его «чем-то озадачил»43. Феофан рассказывал Илиодору, как на одном из царских чаепитий зашел разговор о политическом положении в России. «Старец Григорий вдруг как выскочит из-за стола, как стукнет кулаком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогнул, я испугался, государыня встала, наследник заплакал, а старец и спрашивает государя: „Ну, что? Где ёкнуло? Здеся али туто?“ — при этом он сначала указал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. <…> „Здесь; сердце забилось!“ — „То-то же, — продолжал старец, — коли что будешь делать для России, спрашивайся не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума…“ Государь сказал: „хорошо“, а государыня, поцеловав его руку, произнесла: „спасибо, спасибо, учитель…“»44