Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

И много я думал о том, откуль почет придет? Знал, что пока мне его ожидать неоткуль. И после большого расположения постиг, что почет сила большая, чрез три двери входит: чрез большое богатство родовитое, чрез удаль разбойную… и чрез бабу. Вот.

Роду я — малого, бедности — большой. Одним словом, жук навозный… На разбойное дело — не гожусь. Не пойду на злое: у меня завсегда к человеку — жалость большая… Да и что — человек? Клоп. Раздавишь — вонять будет. И порешил: моя дорога к почести — через бабу. Как решил, так и действовать по плану стал.

Русский мужичок, хоча и в бедности и в убожестве, а все ж — побубнить любит. Мужик умишко свое завсегда щекочет. Мы — духом бунтари. Яму мало сходить в церковь — лбом пол морочить. Яму особого Бога дай… и то он, Бог-то, туманный и заковыристый… Тело — оно ему милее. А через кого мужик Бога ищет? — всего больше через бабу. Потому в бабе — дух живее. Шуму она боле делает. А без шуму — ни Бога, ни почести не сделать! А уже пошуметь бабы всегда могут. Только свистни, она враз откликнется. За собой — деревню поведет. И вера в ней мягкая… Ветром носится… Как я до этой мысли дошел, — так и стал действовать через женщин. Вот.

Было такое. У отца — купца Лавренова — дочь Соня росла. Дурочкой, Вековушей — прозвали. Отец богатый. Живи — в добре, а в ей дух томится. Об ей вся округа знала. Родители говорили: «Ничего не пожалеем — только бы вылечить». Потому — отцу с матерью горе: одно дитя и такой конфуз. То сиднем сидит, то на все горло орет: мужику, ежели подвернется, проходу нет. И смех и грех.

Пришел это я к матери ейной и говорю: «Покажи болящую-то — может, помогу!» Мать — в сомнении. Еще обо мне мало знали. А болящая вышла, идет, зверем ревет. Я ее тихо так за руку взял, посадил, по голове погладил. В глаза ей гляжу, глаз не спускаю… А она тихо так, со слезами, говорит: «Мамонька, это мой спаситель пришел…»

Мать от ее голоса задрожала. Она от нее уже много годов человечьего голоса не слыхала. А тут — такое… Стал это я ее лечить, через три недели девонька здорова была. Веселая, ягода-малина. В скорости и замуж по моему приказу выдали. С того дня обо мне большой разговор пошел. Стали звать — целителем, да молитвенником.

Стали все приставать: чем лечить? Какой травой али водой? А я уже и тогда понял, что человеку чем непонятнее — тем дороже. И на все вопросы у меня ответ: «Ни травой, ни водой, — а словом лечу». Вот.

Как я полетел

И понял я, что во мне сила большая. Что в силе той — я не властен. Укрыть ее я не смог.

И случилось это раз. В ночь под Вознесение Господне. Три дня и три ночи в посту и молитве провел. В лесу. Подале от жилья. И молил в слезах Господа: «Уподоби, Господи, Вознесение Твое узреть с чистым сердцем».

Стою я это… Молюсь, простер руки ввысь. Молюсь… слезы лицо моют… И вдруг… восчувствовал, будто над землей поднимаюсь, легкий такой стал, как пушинка. Ветерок тихий волосья мне треплет… и така сладость… тако сияние, что глаза слезой заливает… И ничего-то я не понимаю, только шепчу: «Спаси и помилуй».

Где я был, долго ли, не знаю. Только в полдень очутился на другом берегу реки. А реку ту не переплыть, не могу.

И лежал-то я на высоком суку, меж двух ветвей: как не свалился, как не расшиб голову — не понимаю… Лежу это я, а солнышко в глаза огнем палит, а в руке крест у меня; крест небольшой, деревянный, будто только что из свежей бересты сделан.

Поглядел вниз и думаю: «О, Господи, как на землю спущусь?» Прижал крест к устам и легко, как птица, на землю спустился… Что сие было? С той поры с этим крестиком не расстаюсь.

Господи, Спаситель мой, ты избрал меня милостью своею аки хлебом насытил. Тебе едину поклоняюся!

Куда идти мне?

После того, как я неведомой силой был поднят на небо, я стал помышлять о том, что меня избрал Господь не для игрищ бесовских; а для какого-то неведомого дела. И стал мыслить о том, кому свою силу отдать? Во что и для чего?

Шел это я утром рано улицей. Вижу у дверей церковной паперти сидит женщина с младенцем на руках и горько плачет. Я к ней: «Об чем плачешь?» — «Горе, — грит, — у меня — муж помирает… Ходила к доктору — без денег лекарствия нету. Просила батюшку причастить, тоже грит, платить надо. А кака я плательщица? Коли одни руки на шесть работают. Четверо ребят, да нас двое… А он — третий месяц не встает». — «Веди, — говорю, — к болящему, помогу, чем смогу».

Привела. Лежит это он, только по глазам видать, что живой, а то мертвец мертвецом. Спрашиваю: «Чем болен?» Узнал, что он два месяца на ноги не становится. «Не могу уже стать — ногам больно». Я ему ноги растер, спину растер. Дал ему крест, сказал: «Приложись к кресту и вставай, и — иди с Богом. Тебе работать надо, — детей кормить». Встал — и пошел…