Распутин. Три демона последнего святого

Хвостов оказался настолько благоразумен и предусмотрителен, что приказал полицейским агентам установить наружное наблюдение за странными гостями. Вскоре он узнал, что Распутин послал на имя Анны Вырубовой телеграмму, в которой говорилось, что хотя Бог на Хвостове и почиет, но чего-то в нем недостает.

Телеграмма расставила все на свои места — Хвостов решил, что всю эту нелепую интригу затеяла Вырубова, и постарался поскорее забыть о нелепых столичных визитерах и их еще более нелепом предложении.

Правда, спустя всего лишь каких-то десять дней после разговора Хвостова с Распутиным Нижний Новгород вместе со всей Российской империей был потрясен известием об убийстве Столыпина. Интересно, что чувствовал Хвостов, поняв, что Распутин сказал ему правду?

История с покушением на Столыпина выглядит по меньшей мере странной.

Произошло оно в Киеве, где по случаю полувекового юбилея отмены крепостного права состоялось открытие памятника царю-освободителю Александру II, деду Николая. Разумеется, император не мог пропустить такого события. Поговаривали, что сам Столыпин в Киев ехать не хотел (то ли дела не позволяли, то ли предчувствие было), но государь настоял на его присутствии.

В Киеве окружение императора демонстративно игнорировало Столыпина. По прибытии для него даже не нашлось места в экипажах царского кортежа. Спас положение киевский городской голова, предоставивший в распоряжение опального премьера свой собственный экипаж.

Перед самым началом торжеств в Киевское охранное отделение явился помощник присяжного поверенного, бывший революционер-террорист Дмитрий Богров (агентурная кличка — «Аленский»), выкрест из евреев, давно вставший на путь сотрудничества с полицией. За ненадобностью о нем давно позабыли, но он вдруг напомнил о себе. Да еще как напомнил — сообщил, что во время парадного спектакля в городском Оперном театре будет совершено покушение на Столыпина!

Аленского-Богрова принял сам начальник Киевского охранного отделения полковник Кулябко. По словам Богрова, ему случайно стало известно о предстоящем приезде в Киев двух членов «боевого» крыла партии эсеров, мужчины и женщины, для убийства Столыпина.

Одним лишь доносом Богров не ограничился — он благородно вызвался это покушение предотвратить, опознав террористов!

А дальше началось самое странное, похожее на сценарий плохого индийского фильма.

Ответственные за безопасность высоких гостей лица: начальник Киевского охранного отделения Кулябко, глава Корпуса жандармов, товарищ министра внутренних дел Курлов и начальник дворцовой охраны Спиридович (кстати, он приходился Кулябко шурином) — поверили Богрову настолько, что пустили его в театр с револьвером в кармане. Старайся, мол, предотвращай, а мы с нашими людьми пока на артистов полюбуемся. Праздник ведь.

Дальше — больше. В антракте между вторым и третьим актом патриотической оперы Глинки «Жизнь за царя» Николай II с дочерьми Ольгой и Татьяной вышли из своей ложи.

В это время к Столыпину, стоявшему возле сцены и беседовавшему с министром двора Фредериксом, подошел Богров. Вестник смерти был одет в черный фрак. Он достал из кармана браунинг и дважды выстрелил в Столыпина. «Мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета, — вспоминал Николай в письме к матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне, — я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу… Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь… В коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей; по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публики».

Письмо к матери сын завершил неожиданной фразой: «Радость огромная попасть снова на яхту!» Только ли по поводу яхты так радовался император?

Вечером 1 сентября 1911 года Богров стрелял в Столыпина, 5 сентября Столыпин умер, а 11 сентября Богров был казнен по приговору военно-полевого суда. Поразительная поспешность, помимо всего прочего свидетельствующая и о том, что по факту убийства Столыпина не проводилось тщательного расследования.

В предсмертном письме родителям, написанном Богровым накануне казни, говорилось: «Единственный момент, когда мне становится тяжело, это при мысли о вас, дорогие. Я знаю, что вас глубоко поразила неожиданность всего происшедшего, знаю, что вы должны были растеряться под внезапностью обнаружения действительных и мнимых тайн. Что обо мне пишут, что дошло до сведения вашего, я не знаю. Последняя моя мечта была бы, чтобы у вас, милые, осталось обо мне мнение как о человеке, может быть, и несчастном, но честном. Простите меня еще раз, забудьте все дурное, что слышите».