Распутин. Три демона последнего святого

Можно представить, как бы озолотился любой неразборчивый в средствах человек, окажись он на месте Григория Распутина. Близость к императорской чете могла обернуться неслыханным состоянием, стоило лишь правильно ее использовать.

Но не таков был сибирский странник. Он не оставил после себя никаких капиталов, хотя без труда мог бы скопить их. Было бы желание…

Желания не было.

«Ему не стоило бы много труда получать от лиц, которым он устраивал должности и всякие другие выгоды, денежные вознаграждения. Но он никогда не требовал денег. Он получал подарки, но они не были высокой стоимости, — свидетельствовал Симанович. И продолжал: — Для себя он ничего не требовал. Я пытался его заинтересовать в моих делах, но он всегда отказывался».

Обязательно найдется кто-то, кто упрекнет любого биографа Григория Распутина в необъективности. Особенно достается биографам из числа современников, начиная с Илиодора и заканчивая Матреной Распутиной. Не избежал упреков и Арон Симанович, хотя по сравнению со свидетельствами того же Илиодора его мемуары производят куда более убедительное впечатление и не верить ему в целом нет никаких оснований.

Очень редко Распутин отказывал просящему. Сам он порой страдал от невозможности помочь ближнему больше того, кто обращался к нему за помощью. «Люди должны жить рука об руку и помогать друг другу», — считал Распутин. Его желание дарить ближним радость было настолько всеобъемлющим, что, даже отправляясь в ресторан, он непременно набивал карманы разными подарками для тех, кого он мог там встретить, в первую очередь для цыганок — Распутин очень любил цыганское пение (особенно большие цыганские хоры, человек по тридцать, а то и сорок), под которое нередко и сам пускался в пляс.

Плясать он любил. Для него это был целый ритуал, особая, не сравнимая ни с чем радость, можно даже сказать — жизненная потребность. Какое наслаждение — полностью раствориться в ритмичном движении, позволяя музыке целиком овладеть тобой.

Танец — великолепное средство самовыражения как для профессионального танцора, так и для простого крестьянина. В танце можно выплеснуть все скопившееся на душе, включая и то, что невозможно выразить словами.

Танец Распутина был не прихотью, а необходимостью, излитием мистического духовного потока, одновременно выражавшим и потаенное страдание, и бурную радость жизни.

Мистика и танец недаром взаимосвязаны, ведь именно в танце, совершая определенные ритмичные движения, человек утрачивает свое «я» и словно прикасается обнаженной душой своей ко Вселенной, неосознанно стремясь к единству с ней. В танце нет желаний, нет помыслов, а есть только ритм, вечный ритм мироздания, пульсация высшего разума.

Танец — это ритуал, танец — это первозданный способ общения с миром, а для русского крестьянина танец был и подобием молитвы, духовного радения. Достаточно вспомнить хотя бы хлыстов с их групповыми танцами.

Распутин мог пуститься в пляс совершенно неожиданно для окружающих, во время завтрака, беседы, совместного моления или одной из своих кратких, но емких по смыслу проповедей. Вскакивал, притопывал и плясал до изнеможения, не находя в том ничего странного. Танец обрывался так же внезапно, как и начался.

Танец давался Распутину легко, без особых усилий. Его большая, довольно-таки тяжеловесная фигура вдруг становилась легкой, воздушной, стремительной, как бы бесплотной. Он кружился, приседал, подпрыгивал, а мог взять и выхватить из круга зрителей одну из женщин и танцевать вместе с нею. Его танцам было далеко до расписанных по шагам полонезов и вальсов, первозданный танец старца походил на салонный ровно настолько, насколько бурный водопад подобен парковому фонтану.

«К музыке и танцам он питал неодолимую слабость. Во время кутежей музыка должна была играть беспрерывно. Часто Распутин вставал из-за стола и пускался в пляс. В плясках он обнаруживал изумительную неутомимость. Он плясал по 3–4 часа», — писал о Распутине известный в начале XX века публицист Иван Ковыль-Бобыль.

«Он (Распутин. — А. Ш.) был также страстным танцором и великолепно танцевал русские танцы. В этом отношении было трудно с ним конкурировать даже профессиональным танцорам», — подтверждает Симанович.

Можно вспомнить слова Распутина, уже приводившиеся на страницах этой книги: «И царь Давид танцевал перед ковчегом Господа».

Страсть Григория Распутина к танцу передалась по наследству и его дочери Матрене. Октябрьские события 1917 года вынудили семью Матрены к эмиграции. В 1924 году после смерти своего мужа (Борис Соловьев умер от туберкулеза) она осталась в Париже с двумя дочерьми на руках практически без гроша. Недолго поразмыслив, Матрена пошла в танцовщицы, достигнув на этом поприще определенных успехов.