Распутин наш

Он поёжился и поднял воротник бекеши. Мороз кусал щёки, снег забивался во все щелочки одежды. Мимо него в белых балахонах[22] на лёд реки Аа скользили бойцы отряда особой важности и растворялись в снежной карусели, словно призраки. «Как саваны», — подумал Виктор, украдкой бросая взгляд на доктора, стоявшего ближе к срезу берега. За двое суток подготовки к рейду пренебрежение, испытываемое любым военным в отношении партикулярных чинов, сменилось почти религиозным почитанием этого мистического человека непонятного происхождения, с неизвестной биографией, объёмом знаний, превышающими таковые среди выпускников академии Генштаба, и навыками, завидными для любого разведчика-пластуна. Глядя на профиль доктора, смутно угадываемый сквозь вьюжную завесь, Виктор мыслями возвращался в позавчерашний вечер, к разговору в командирском блиндаже, разделившему всю его жизнь на «до» и «после».

* * *

— Штаб восьмой армии — это абсолютно нереально, — категорично заявил Грибель, как только Распутин озвучил своё предложение. — Мы уже дважды пытались прорваться к нему в прошлом году и каждый раз уносили ноги, несолоно хлебавши. Патрули, посты, секреты под каждым кустом, а пройти надо больше двадцати вёрст. Зимой! Бездорожье! Нет, это решительно невозможно.

— Самое время проанализировать причины неудачи, чтобы попытаться ещё раз, — не смутился доктор. — Бог Троицу любит!

— И как вы, позвольте осведомиться, намерены провести незаметно к вражескому штабу полторы сотни штыков? — в словах поручика Ставского звучало столько сарказма, что из него можно было отлить статую насмешливого древнегреческого бога злословия Мома.

— Элементарно, Ватсон, — вставил доктор присказку, услышав которую Грибель решил, что прежнее место службы Жоржа — колонии или метрополия Британии. — Бойцов по пути следования можно провести в качестве военнопленных. Это исключит какую-либо тревогу у верных солдат кайзера…

Офицерская смекалка у охочих на выдумки командиров партизанского отряда отчаянно заскрипела, но на выходе слышались только возмущение и ропот.

— Сколько у вас человек, свободно владеющих немецким? — не давая опомниться, задал вопрос доктор.

— Не меньше трех десятков. Да все латыши его прекрасно знают!

— Замечательно! Те, кто знает немецкий, пойдут в форме ландвера, как конвой…

Оба предложения были настолько необычными, шокирующими и противоречащими всем существующим правилам ведения боевых действий, что офицерское собрание четверть часа извергало на голову Распутина изощренные насмешки и проклятия. А он сидел, как в ложе театра, потягивал горячий чай из солдатской кружки и с любопытством смотрел на произведённое в служивых умах возмущение.

— Послезавтра — наступление, — намеренно тихо произнёс доктор, когда офицеры подустали и истощили свой арсенал критики. — Какие потери будут во время штурма? Сколько погибнет при отражении неизбежных контратак? От обстрела вражеской артиллерии? Не отвечайте. Я скажу за вас — не меньше двадцати тысяч.[23] Выйдите из блиндажа — посмотрите им в глаза. Вот они, ходят, разговаривают, смеются. Молодые, здоровые мужики, кровь с молоком. Завтра их уже не будет. А мы можем кого-то спасти. Для этого требуется откинуть чистоплюйство и сделать так, чтобы артиллерия врага не стреляла, резервы — не двигались, а штаб — бездействовал. Тогда есть шанс, что солдаты кайзера предпочтут плен бессмысленному сопротивлению без артподдержки, без резервов и в условиях паралича управления. Каждый из вас может спасти несколько тысяч жизней. Разве это плохая цена за пренебрежение некоторыми условностями?

— Условностями? — вскинулся Александр Пунин. — Какие же это условности — рядиться в чужую форму? Нас не поймут! Нас осудит всё цивилизованное сообщество…

— Что? — доктор развернулся к подпоручику так резко, что чай из кружки широким гребнем выплеснулся на пол, — вы сказали «цивилизованное сообщество»? Кто ещё так думает?

Среди гробового молчания вскинулись руки всех, сидящих за столом.