Распутин наш

— Если ничего не предпринимать, — произнес он, поёжившись и пряча руки в карманы, — в конце февраля вы получите две телеграммы. Из штаба округа и от председателя Государственной Думы Родзянко. Хабалов известит вас о вспыхнувшем в запасных полках Петрограда восстании, разрастающемся с каждой минутой ввиду, якобы, очевидного бессилия правительства. Родзянко напишет, что государственная Дума, чтобы предотвратить неисчислимые бедствия, образовала Временный комитет, принявший власть в свои руки… Вам доложат, что на «Андрее Первозванном» и «Павле I» вспыхнули беспорядки, есть убитые и раненые. А ещё через некоторое время из госпиталя по телефону передадут, что к ним то и дело приносят тяжелораненых и страшно изуродованные трупы офицеров. К этому времени на улицах начнётся беспорядочная ружейная стрельба, дикие крики, по улицам и набережной с бешеной скоростью будут носиться автомобили с вооружёнными матросами и солдатами гарнизона. Перестанут работать телефоны. Волнение и тревога достигнут апогея. Толпа матросов, частью пьяных, в большинстве своем с «Императора Павла I», придёт требовать, чтобы командующий флотом отправился с ними на митинг. По дороге к вокзальной площади — выстрел в спину… Всё…[16]

Непенин выслушал свой «приговор» на удивление спокойно. Достал золотой портсигар, долго мял папироску, решая, что с ней сделать, прикурил, пряча в кулаке огонёк от ветра.

— Значит, конец февраля, «Император Павел»? — переспросил он, прищурившись, как глядят в прицел.

— Не обязательно именно он. Любой линкор — рассадник анархии. За все время войны большинство линейных кораблей не видело неприятеля и стояло на якоре в Гельсингфорсе, Ревеле или шхерах. Команда отъедалась, отсыпалась и томилась однообразием. Война длится уже третий год, а матросы устали не столько физически, сколько морально. Им уже невмоготу суровый режим военного времени и связанное с ним ограничение свободы. Идеальная среда для пропаганды и агитации! Особенно, когда она щедро сдобрена кокаином, героином и «балтийским чаем».[17]

— Помешать такой агитации почти невозможно, — адмирал глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри, — требуется все время следить за командой, что сильно затрудняется условиями морской жизни, а сыск противен всем традициям флота.

— Сыск, наказания и затыкание ртов ничего не принесет, кроме вреда, — Распутин чувствовал, что вступает на тонкий лёд классового конфликта, но отступать было некуда. — Пропагандисты говорят о том, что и так всем известно, правдиво перечисляя реальные беды государства — воровство, предательство, некомпетентность. Под этим подпишется каждый здравомыслящий человек из любого сословия. Манипуляции начинаются, когда речь заходит о способах лечения социальных болезней. Чаще всего предлагается один рецепт — убить всех плохих, чтобы остались одни хорошие, а начать с непосредственного начальника…

— Хорошо сказано, Григорий Ефимыч, я, пожалуй, запомню, — кивнул Непенин. — Вы считаете, что сделать уже ничего невозможно?

— Если мы оставим за скобками нашей беседы политику, то могу обратить ваше внимание, что агитация и пропаганда разлагают в основном невоюющие подразделения. В отряде крейсеров и минных дивизиях, регулярно выходящих в море, где морское братство — не красивые слова, а суровая реальность, необходимая для выживания, результативность пропаганды почти нулевая. Матросы слушают агитаторов и даже сочувствуют, но у пропагандистов не очень-то получается натравить их на командиров.

— Не могу не спросить. А если не оставлять за бортом политику?

— Тогда процитирую Никколо Макиавелли: «Если не можешь победить толпу — возглавь её».

— Однако, — Непенин покачал головой, — сибирский крестьянин, цитирующий Макиавелли… Я ещё раз убедился, что вы не тот, за кого себя выдаёте и, скорее всего, никогда не были… Теперь понятно, почему вы выбрали именно эту маску. В облике аристократа при дворе у вас не было бы ни единого шанса. Что же касаемо существа вопроса… Нет, таланта трибуна у себя не наблюдаю, командование толпой принять не готов-с…

Распутин облегченно вздохнул. Непенин сам за него решил сложнейший кроссворд объяснения своей осведомлённости и образованности. «Пусть лучше думает, что я — граф Монте-Кристо, чем Пигмалион», — съехидничал внутренний голос.

— Мне только непонятно, — продолжил адмирал с надрывом, — почему вы, обладая даром предвидения и возможностью донести всю правду до государя, не сделали это?