Распутин

О запросе Гучкова мужик написал «царям» уже из Покровского (письмо сохранилось в дневнике Лохтиной): «Миленькие папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит там много люцинеров (революционеров. – Э. Р.) и жидов. А им что? Скорее бы прочь Божьего помазанника долой. И Гучков господин их... клевещет, смуту делает, запросы. Папа, Дума твоя, что хошь, то и делай. Никаких запросов не надо...»

28 февраля, «вооружившись документами» (все той же брошюрой Новоселова), Родзянко отправился с докладом к царю. Сначала он заговорил о вечно дурном управлении Кавказом и наконец перешел к главному: к «всеобщему негодованию, когда все узнали, что Распутин – хлыст».

– Но отчего вы думаете, что он хлыст? – спросил царь.

Родзянко заявил: полиция проследила, что он ходит в баню с женщинами.

– Так что ж тут такого? У простолюдинов это принято.

И тогда Родзянко рассказал о брошюре Новоселова, о «Тобольском деле», о письмах и исповедях распутинских жертв, о Лохтиной, которую Распутин довел до сумасшествия, о «радениях» на квартире Сазонова, где Распутин жил, и, наконец, о пагубном влиянии, которое «старец» может оказать на душу наследника.

– Читали ли вы доклад Столыпина? – спросил царь.

– Нет. Я знал о нем, но не читал.

– Я ему отказал.

Наивному Родзянко в царских словах послышалось сожаление. Он не понял, что Николай хотел сказать: ничего нового вы мне не сообщили, я уже все это слышал. Царь усмехался про себя: он знал, что никаких «радений» у Сазонова не происходило, что Лохтина многим кажется сумасшедшей только потому, что она оставила суетный свет и избрала новую жизнь, и что никаких точных данных о хлыстовстве Распутина в «Тобольском деле» нет...

Царь предложил Родзянко взять «дело» из Синода и изучить его. Председатель Думы был счастлив – ему показалось, что он выиграл... Потом Николай познакомил его с наследником. Родзянко игриво представился мальчику: «Самый большой и толстый человек в России». И Алексей, «удивительно симпатичный ребенок», рассказал ему, как он собирал деньги на благотворительные цели – «целый день простоял с кружкой и собрал один целых 50 рублей».

Толстяк решил, что знакомство с наследником – знак высочайшего доверия. Но, скорее всего, Николай показал ему сына с иной целью. Родзянко должен был понять: душа ребенка чиста, ибо «Наш Друг» учит его любви и служению ближним.

Уже на следующий день Родзянко с энтузиазмом начал расследование. «Мне... было указано взять дело из Святейшего Синода, рассмотреть его и доложить, каково мое мнение о Распутине. Дело мне привез товарищ обер-прокурора Даманский».

Даманский – еще один назначенец Распутина в Синоде. Сыну сибирского священника, жалкому синодскому канцеляристу, посчастливилось стать другом «старца» – Распутин останавливался в его доме во время своих визитов в Петербург. И обер-прокурора Саблера заставили взять Даманского в заместители.

Аликс тотчас узнала от Даманского о передаче «Тобольского дела» – и заволновалась. Прямых улик в «деле» не было никаких, но она знала, как враги «Нашего Друга» умеют использовать косвенные улики...

Из воспоминаний Родзянко: «Уже на следующий день он (Даманский. – Э. Р.) звонит мне по телефону и просит принять...

– Я приехал просить, чтобы вы отдали мне секретное дело о Распутине.

– А высочайшее повеление у вас есть?

– Нет... Но это очень высокопоставленное лицо вас просит... Государыня...

– Передайте Государыне, что она такая же подданная Государя, своего супруга, как и я.

– Ваше превосходительство, я с собою привез законоучителя детей императора...

Оказалось, это протоирей Васильев... Он начал мне говорить: «Вы не знаете, какой прекрасный человек Распутин...» Я взбесился:

– Вы приехали хвалить негодяя, развратника и хлыста! Вон из моего кабинета!»

ПОШЛИ ЧАСЫ РЕВОЛЮЦИИ

Но запрос в Думе был лишь началом гучковской игры. 9 марта 1912 года во время обсуждения государственного бюджета последовало острое продолжение. Когда очередь дошла до бюджета Синода, Гучков встал и произнес знаменитую речь против Распутина, с которой и надо начать отсчет падения династии.

Он заговорил о драме, которую переживает вся страна. «В центре ее – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков».

Столыпин, монолит, поддерживавший династию, исчез. Оттого-то и прозвучала эта речь, а в ней – дерзкий вопрос Гучкова, немыслимый еще год назад, когда был жив могущественный премьер: «Какими путями достиг этот человек центральной позиции, захватил такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?.. Вдумайтесь только, кто хозяйничает на верхах!..»

Царь был взбешен – его унизили! Он написал на докладе: «Поведение Думы глубоко возмутительно», и высказался еще определенней. Впоследствии Гучков рассказал в Чрезвычайной комиссии: «Мне передал один из министров, что высочайше было заявлено: „Гучкова мало повесить!“ Я ответил: „Моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть ему не принадлежит, и я буду продолжать бороться“.