Распознавание образов

Широкая мрачная дорога в восемь рядов называется «Ленинградское шоссе», если верить «Путеводителю по планете Москва», купленному в аэропорту Хитроу. Движение в обе стороны очень плотное, но без пробок. Огромные грязные грузовики, роскошные машины, дряхлые автобусы – вся эта публика шныряет и меняет ряды с поразительным бесстрашием, от которого у Кейс начинают подрагивать коленки. Да еще ее водитель постоянно говорит по мобильнику при помощи наушника, ввинченного в левое ухо, и одновременно слушает музыку через вторые наушники, надетые сверху. Понятие разметки здесь, судя по всему, весьма условно. Так же, как и понятие правил дорожного движения. Кейс пытается сосредоточить внимание на разделительной полосе, где растут симпатичные мелкие цветочки.

На горизонте появляются высокие оранжевые здания, над которыми стоят чудовищные колонны белого дыма. Непривычное зрелище. Очевидно, к такому понятию, как изоляция промышленных зон, здесь тоже не испытывают большого уважения.

Чем ближе к городу, тем чаще мелькают рекламные щиты. Компьютеры, электроника, роскошная мебель. В голубом небе нет ни облачка, если не считать монументальных столбов дыма и желто-коричневой выхлопной прослойки у горизонта.

Первое впечатление о Москве: все объекты слишком большие – гораздо больше, чем необходимо. Циклопические сталинские здания из желтоватого камня, украшенные темно-красным орнаментом, созданные, чтобы запугивать и подавлять. И остальное в том же духе: фонтаны, площади, фонарные столбы.

Они пересекают восемь рядов забитого машинами Садового кольца, и коэффициент урбанизации подпрыгивает сразу на несколько делений. Рекламный бурелом становится еще гуще. Справа мелькает грандиозное здание железнодорожного вокзала в стиле арт-нуво – пережиток ушедшей эпохи, по сравнению с которым лондонские вокзалы кажутся игрушками. Затем появляется «Макдоналдс», столь же неоправданно-огромный.

Деревьев здесь неожиданно много. Привыкнув к увеличенным масштабам, Кейс начинает замечать более мелкие дома – одинаковые, поразительно уродливые, построенные, должно быть, в шестидесятых. Если так, то более безобразного образца архитектуры шестидесятых она еще не видела. Углы зданий потрескались и выкрошились, некоторые вообще полуразвалились, многие стоят в строительных лесах. Вообще, признаки строительства заметны на каждом шагу. На одной из широких улиц (судя по путеводителю, это Тверская) толпы людей по густоте соперничают с «крестовым походом детей», только движутся более озабоченно и целеустремленно.

Через улицу протянуты рекламные транспаранты. На большинстве фасадов навешаны огромные яркие щиты.

Невероятное количество бело-голубых электрических автобусов; кажется, они называются «троллейбусы». Очень редкий оттенок голубого, как у английских игрушечных машинок. В реальной жизни машины в такой цвет не красят. Многие из троллейбусов просто стоят у обочины.

До сих пор ее опыт прямых столкновений с советской и постсоветской реальностью ограничивался однодневным визитом в Восточный Берлин. Это было через несколько месяцев после падения Берлинской стены. Вернувшись тогда в безопасность своей гостиницы на западной стороне, Кейс чуть не расплакалась от неприкрытой жестокости и тяжелой, безнадежной тупости всего увиденного. Уин, которому она позвонила, чтобы пожаловаться, попытался ее утешить.

– Эти сукины дети столько лет подделывали собственную статистику, что сами стали в нее верить, – объяснил он. – ЦРУ проанализировало восточногерманскую экономику, как раз перед ее обвалом, и признало ее самой жизнеспособной во всем коммунистическом блоке. А все потому, что мы исходили из их собственных цифр. Берем, например, какой-нибудь завод. На бумаге он выглядит довольно хорошо – не так, как у нас, но все же выше, чем стандарты третьего мира. А потом стена падает, мы туда приходим и видим, что завод в руинах. Добрую половину оборудования вообще не использовали в течение десяти лет. И ценность всех активов не превышает стоимости их весового эквивалента в металлоломе. Фактически они обманывали сами себя.

– Но ведь они были так жестоки к своему народу! – возмущалась Кейс. – Так мелочны, так ограниченны! Представляешь, здесь все окрашено только в два цвета: трупно-серый и коричневый, который так похож на дерьмо, что от него воняет!

– Ну, зато реклама тебе не досаждает.

Она усмехнулась.

– А в Москве что? То же самое?

– Нет, конечно! Восточная Германия – случай уникальный. Подумай сама: немцы, строящие коммунизм! Это же чушь, русские над этим сами смеялись. Они прекрасно понимали, что немцы ни во что такое не верят...

Машина проезжает под громадным щитом с эмблемой «Прады». Кейс хочется сжаться в комочек.

Некоторые плакаты, как ни странно, выполнены в печально известном стиле социалистического реализма: красные, белые и серые плоскости, перегруженные черными символами абсолютной власти.

И вдруг среди этого пестрого хоровода она замечает (или только думает, что замечает) знакомое полупарализованное лицо Билли Прайона.