Расположение в домах и деревьях

Похоже, он оправдывался передо мной. А теперь, похоже, я оправдываюсь перед тобой, потому что прочитал в твоих письмах (как говорится, – между строк) начало ненужного умиления и восхищения прошлым: тем образом жизни, который, по случайному стечению обстоятельств, мы вели когда-то в Киеве. Уж больно быстро конкретная дата превращается в когда-то… Образ жизни всего лишь образ жизни, и их, если не подразумевать привычные границы, невероятно много. Образ образом, а моя жизнь – словно стёртая экзотическая пластинка, которой можно при случае похвастать, но слушать которую бесполезно, так как кроме шипения и треска ничего не разобрать. У меня нет никаких знаний. Не наделяй меня ирреальным всеведением, не надо. Я никогда не был учителем, я не хотел им быть, и ты не настолько глуп, чтобы меня не понять. Да, правда, когда-то я выбрал статус наблюдателя, но наблюдения, скажу откровенно, подходят к концу. Вывода я сделать не в состоянии. Поиски магической формулы – не мой удел.

Да, ты прав, имея в виду филологию – мной прочитано некоторое количество книг, и теперь я добрался до определённого пункта в обширном, однако довольно сузившемся ландшафте общих мест (как всё быстро делается!), где вынужден остановиться, чтобы не превратиться в Вечного жида, странствующего по одним и тем же местам и натыкающегося на одни и те же лица. Вот ещё причина, мешавшая отвечать на твои письма. Вечный жид, быть может, овладеет (или уже овладел) жанром путевых заметок, набьёт руку… Но толку-то? Не взыщи.

Я, наверное, скоро женюсь, есть тут одно трогательное существо, которому кажется, что я талантлив, любопытен, по сути своей схож с известными примерами такой же талантливости, что у меня глубокая добрая душа, и я способен воспарить, и что для этого нужно лишь её внимание, любовь, и она готова стать жертвой, готова нести свой крест, только бы её избранник – то бишь я – устремился через тернии к звёздам; и другое, – давно знакомое, состоящее из всё тех же глаз, рук, свежести после дождя, пустых улиц…

Вот я женюсь, забуду о вине, куплю себе очки с деревянными стёклами и железную скрипку. Читать буду мадам Блаватскую и мемуары кретинов. Прощай. Не помни обо мне… (цитата?), твой А.К.

P. S. А буде снизойдёт на тебя благодать и захочешь написать воспоминания обо мне – в назидание будущим детям – не премини сказать, что я носил усы, любил кошек, собак, детей, перед смертью перешёл в католичество и написал стихотворение. Стихотворение выдумай сам или попроси кого-нибудь. Много не плати. Желательны октавы, за неимением оных сгодится и сонет. В стихотворении можешь меня изобличить как заклятого эпигона. Кланяйся кому надо».

35

Кланяюсь. Поклонился. Выпрямился и сказал, что перед тем, как мы стали сжигать книги, расчистили стол. Смахнули в горсть крошки, швырнули в угол. Мы выбрали дом, сообща придумали стены, кто возле сего стоял и какое выражение лица было у него, мы придумали содержимое кладовых – по сколько венков шелковистого лука грузно повисало на крюках, вбитых в потолочные балки, что напоминали трещины, танцевавшие на потолке, как пахло мышами, подсолнечным маслом; мало-помалу мы привыкали к теплоте и невнятности комнат, успев, прежде чем выйти, разглядеть высокие стенные часы с медным ликом. В часах дед прятал бутылки, в подвале часов, куда опускались гири – тонкие лампы, набитые дробью. Бутылок не довелось увидеть, зато в углах за срок нашего пребывания успели распуститься белые восковые маки с иссиня-чёрными натёками изнутри. Мы успели даже сжечь руки известью, которой стволы покрыты весной.

Но ещё весна, весна! Едва не упустили из вида, ведь выбирать удобные для души сезоны тоже входит в нашу задачу, впрочем, какая разница! – лето во много крат благоприятнее для шёпота под деревьями, нет, для крика под деревьями, нет, для бормотания под деревьями – бормотания, шёпота и крика – лето благоприятно.

Воздвигнув среди объедков этот дом, мы было протянули руку к растению – ведь некогда всё было исполнено высочайшего света, – нашли в нём сходство с одним из деревьев, под которыми шёпот, и крик, и бормотание, и лепет любовный, подняли руку и машем, машем рукой. Сколь долог час встречи. Сучья и листья будут шуршать влажно, тереться, поскрипывать о рамы. Второй день не будет униматься дождь.

Рассказывать – что рот раздирать пальцами до ушей, ухитряясь, при всём том, чтобы выходило красиво, изящно, не коробило – значит, подальше, подальше, из последнего ряда смотреть, или ещё дальше – с улицы, подставив небу голову, а там, глядишь, закогтит её луна.

Вымысел! Чистейшей воды вымысел – и мои пресловутые сомнение по поводу целесообразности (не слово, а сороконожка перламутровая), и рассуждения о подлинном и не подлинном. Праздные выдумки.

Время, скажем так, – это часы. Состоят из круга, как обычно. Ни что иное, как часы – в раскрашенном корпусе, со звоночком, со стрелками, с эмалевой цифирью. А затем…