Распни Его

— Вот как, — улыбнулся Государь. — Послушайте, Пильц, как вы думаете, на фронте наши офицеры и солдаты спят на пуховиках, живут в уютной обстановке? — И не давая смутившемуся губернатору ответить, добавил: — Они спят зачастую на голой сырой земле. Они несут огромные лишения, подвергаясь в то же время опасностям. Сейчас мы не имеем права думать о наших личных удобствах.

— Ваше Величество, «кесарево — кесареви, а Божие — Богови». Каждому свое.

— Это верно. Земная власть возложена на меня Богом. Вся моя жизнь принадлежит России. Но «кто хочет быть первым, да будет всем слуга»…

В этот вечер своего приезда Государь не работал у себя в кабинете, как обычно, до глубокой ночи. В халате, в мягких туфлях, он сидел около камина, смотрел, как пылали, потрескивая, поленья; как переливался дрожа золотисто-белый, раскаленный жар; как тускнели перегоревшие угли и, тихо оседая, рассыпались серебристо-серой золой. Созерцание навевало покой на душу.

После суетного Петрограда он почувствовал себя здесь легче, свободнее; встреча с генералами оживила его надежды и бодрость. На душу спустился мир, которого он так жаждал, какое-то состояние нежной и смутной печали овладело им при виде давно покинутых мест, комнат, вещей и всего, с чем была связана жизнь в течение этих двух тревожных лет.

Мысли Государя неслись к прошлому, от которого веяло грустью и очарованием невозвратно минувшего. Огромная память легко восстанавливала в мельчайших подробностях картины пережитого. Это прошлое он противопоставлял настоящему, в тайной надежде найти указание для будущего. В воспоминаниях проходили событие большого исторического значения. Он вспомнил незабываемые минуты, когда после объявление в Георгиевском зале о начале войны он вышел на крыльцо Зимнего дворца. Огромная площадь была полна народом. Она гудела глухим гулом, как шум больших водопадов. В этом народном гуле десятков тысяч людей была живая душа России. При виде его толпа дрогнула, раздался могучий крик: «Ура» и все как один опустились на колени.

«БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ», — запели первые ряды. «БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ», — подхватили другие дальше, и скоро вся площадь, весь народ пел национальный гимн. В этот момент «БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ» было наивысшим выражением русских чувств. Лица горели страстным возбуждением, экстазом восторга, по щекам текли слезы. Россия поднялась на брань.

От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки…

И так близки были русскому сердцу и каждой душе заветные, великие слова:

Царствуй на славу нам,
Царствуй на страх врагам,
ЦАРЬ ПРАВОСЛАВНЫЙ…

Дивным, величественным звукам внимало синее бездонное небо, внимала Александровская колонна, императорские орлы, парящие над дворцом, ангел победы и бешеные кони над аркой Главного штаба; внимал Великий Петр, вздыбивший горячего коня, блестящая Екатерина и все творцы великой славы и блеска империи, прошедшие здесь свой жизненный путь.

Затем в первых числах августа Государь посетил первопрестольную столицу. Стояли жаркие дни. Над Москвой — сердцем России — поднималась светлая, бездонная, яркая синь неба. С волнением смотрел он на величавую красоту белых кремлевских храмов, на блеск золотых куполов и на своеобразный, характерный для Московии, русский стиль старинных башен.

Гудели медные, литые, сладкозвонные колокола сорока сороков церквей. Бесчисленные толпы народа восторженно встречали следовавшего Императора, падали перед ним на колени, протягивали к нему руки, крестили ело и кричали с любовью: «Здравствуй, Царь-батюшка!» Старая Москва била челом своему Царю.

В этот день Государь сказал собравшимся москвичам, людям всех возрастов, полов и званий:

«В час военной грозы, так внезапно и вопреки моим намерениям надвинувшейся на миролюбивый народ мой, я, по обычаю державных предков, ищу укрепления душевных сил в молитве у святынь московских, в стенах древнего Кремля.

…Отсюда, из сердца Русской земли, я шлю доблестным войскам моим и мужественным иноземным союзникам, заодно с нами поднявшимся за попранные начала мира и правды, горячий привет. С нами Бог!»