Расплата за жизнь

…Петр Попов, по словам коллег, был человеком прижимистым и жил всегда одинаково. На работу или в гости появлялся в одном и том же сером костюме и старомодных полуботинках. Худой и низкорослый, он производил на всех неприятное впечатление голодного и злого человека, завистливого и жадного. Он ненавидел высоких и плотных людей, пышущих здоровьем мужиков. Ему казалось, что они оскорбляют его хилую природу своим присутствием. Он жгуче завидовал им. И всегда старался исподтишка напакостить, испортить настроение, погасить, хоть на время, улыбки и смех на их лицах.

Желчный, мстительный человечек держался вызывающе в окружении здоровяков, говоря, что малорослые люди гениальны, наделены талантом и недюжинными способностями, приводил в пример Наполеона, Сталина, Гитлера.

— Ну да ты у нас тоже на г…! Вот только рост пониже и говно пожиже! — смеялись над Петром сослуживцы–офицеры.

Он ядовито поджимал узкие серые губы, запоминая обиду, и, выждав момент, мстил.

А мстить он умел изощренно. Не раз за это бывал бит. Но едва проходили синяки и шишки на суслячьей рожице, Петька снова совал свой острый нос в чужие замочные скважины, в приоткрытые двери, заглядывал в окна к сослуживцам. Ему так хотелось узнать их секреты, подслушать, хоть краем уха, о чем шепчутся на кухне офицерши, чтобы потом сплести интригу, высмеять, испозорить тех, кто унижал его.

Сколько раз его хватали за шиворот и за грудки у чужих дверей и окон… Обливали помоями, отборным матом. Грозили свернуть шею, как курчонку. Ничего не помогало. Петька таким родился.

Да и чему было удивляться, если он с малолетства подсматривал за матерью, как та развлекалась с любовниками. А потом шел к себе в постель и тешился онанизмом. Маленький человечек по своим сексуальным потребностям уродился в мать — пышнотелую блондинку Вот только внешне даже отдаленно не походил на нее ни лицом, ни ростом, а потому многие знакомые сомневались, что Петька — родной сын Любови Ивановны. Кстати, в замужних ее тоже никто не помнил. А ведь жила она в Орле со дня своего рождения, никогда не покидала город надолго.

Петька тоже никогда не знал и не видел своего отца. На его вопрос о нем мать всегда хмурилась и отвечала:

— Зачем ты портишь мне настроение? Разве тебе плохо со мной? Никогда не спрашивай о нем! Я не хочу слышать этот вопрос никогда.

Взрослый Петя стал хитрее и пытался выудить из матери об отце уже не вопросами в лоб, а окольными путями. Но Любовь Ивановна была умной женщиной. И на сыновьи уловки говорила, смеясь откровенно:

— Ты думаешь, что стал умнее меня? Ошибаешься, мальчишка! Я всех как через стекло вижу. Тебя — тем более! Иди к чертям! Не доводи меня! Иначе схлопочешь по уху! Я не посмотрю, что вырос! Достаточно того, что ты всю жизнь перед глазами. Его портрет — мое наказанье и горе! Но ты — мой сын! Жаль, что не в меня пошел. Больше ни о чем не жалею…

Лишь потом, с годами, проговаривалась не однажды, что отец Петьки был много старше ее, тщедушен и худ. Низкорослого и желтолицего, лысого и подслеповатого, она никогда его не любила. Вышла, потому что жила в нужде. А он был богат.

— Только с ним я и увидела жизнь. Перестала мучиться от нужды и голода. Получила наряды и украшения. Даже домработницу. Раньше никто на меня внимания не обращал. А тут поклонников больше, чем мух на помойке. Все вздыхают, в любви объясняются. Молодые, красивые, галантные, с прекрасными манерами, изящным обхождением. Они вскружили голову. Я не устояла… А мой муж узнал. И в тот же день выставил меня за дверь. Когда я пыталась убедить, что ношу его ребенка, он даже слушать не стал. Обозвал дешевкой, потаскухой. И никогда не интересовался дальнейшей моей жизнью, — вздыхала Любовь Ивановна.

— Он даже алименты не платил? — обиделся Петька.