Расплата

Нам, чекистам, за почти трехмесячное пребывание в Харбине довелось обнаружить следы варварской жестокости японских оккупантов. Захватив Маньчжурию, эту горемычную провинцию Китая, они бессовестно провозгласили ее «зоной взаимного процветания». Японцы были господами, во всем только повелевали — ведь за их спиной стояла вооруженная сила, которая безжалостно истребляла все непокорное без суда и следствия. Положение простых китайцев было сведено до рабского. Они до изнурения за нищенскую плату трудились всюду — в шахтах, рудниках, на полях, в лесах. Из богатой полезными ископаемыми Маньчжурии оккупанты хищнически выкачивали все ценное: железо, медь, олово, цинк, золото, серебро, лес, хлеб, ткани…

Да, трудящийся китаец был нищ, обобран захватчиками. Но вот что любопытно. Пока он оставался жив, его не покидало неистощимое изобретательство, чтобы не только выжить, но, если удастся, выкарабкаться из нищеты и даже разбогатеть. Его предприимчивость, борьба за выживание особенно проявились после изгнания из Маньчжурии японцев.

Вот пример. Однажды, следуя по городу на автомашине, мы, несколько сотрудников нашего отдела, остановились у тротуара. То, что я здесь увидел, и сейчас стоит перед глазами. Вдоль глинобитного забора, загораживая половину широкого тротуара, стоял длинный ряд одетых буквально в рубища китайцев, продававших всевозможный хлам: куски ржавого железа, никуда негодную, ржавую жесть, болты, гайки, мизерные кучки чумизы, вялую лобу… У самого края тротуара под палящим солнцем, обливаясь потом, расположился китаец лет семидесяти, одетый в робу, всю в заплатах. Он продавал одну-единственную бутылку воды сомнительной свежести, стоявшую на нагретых камнях. От этой картины мне стало не по себе. Я подошел к старику, забрал у него бутылку, уплатив раз в десять больше того, что он просил, и жестами объяснил, чтобы он шел домой отдыхать. Китаец низко поклонился и тихо засеменил прочь, раскачиваясь от истощения из стороны в сторону, радостно бормоча что-то.

А на другой день этот же китаец на том же самом месте продавал… уже три бутылки воды.

Многие наши воины давали деньги бедным торговцам подчас за никчемные безделушки не торгуясь. Да, тут была неописуемая нищета! Но особенно не могли переносить наши солдаты рикш.

В один из дней после обеда вместе с начальником отделения подполковником Глуховым мы направились к реке Сунгари. Встретив на одной из улиц толпу, остановились. С лошадей хорошо обозревалась такая картина…

Прогуливаясь по улице, группа наших солдат — ветеранов войны, гимнастерки которых украшали ордена и медали, — увидела, как худой и оборванный китаец-рикша вез в коляске дородного, лоснящегося от жира господина, покрытого шелковой мантией, развалившегося на мягком бархатном сиденье. Солдаты остановили коляску, поменяли рикшу и господина местами. А чтобы рикша не остался в убытке, вручили ему порядочную сумму юаней, которых он наверняка не заработал бы и за неделю. Китайцу в шелковой мантии предложили везти рикшу по улице, что тот и делал, поминутно оглядываясь назад…

Все это происходило на глазах у быстро собравшейся многочисленной толпы, китайцы одобрительно кричали: «Шанго!.. Шанго!» А развалившийся в коляске рикша, потрясая зажатыми, в руке деньгами, неистово хохотал, вертя во все стороны головой на длинной, худой шее…

Занимаясь своими повседневными делами, мы со старшим следователем капитаном Таранихиным, который прибыл в Харбин чуть позже меня, не забывали и про Кунгурцева, старались собрать о нем дополнительные сведения. Однако большинство офицеров Харбинской японской военной миссии, занимавшихся агентурной разведкой против СССР, скрылись, а задержанные нами не рассказывали о нем, заявляя, что ничего не знают. Но чувствовалось, что японская разведка умело конспирировала свою агентуру, обнаружить ее было не так-то просто. В японских военных миссиях никаких документов, проливающих свет на личность Кунгурцева, обнаружить не удалось. Не значились ни он, ни его отец, ни мать по учетам русских эмигрантов в Харбине и в столице Маньчжурии Мукдене.

В конце октября, в погожий осенний день, мы, всей нашей группой чекистов, возглавляемой полковником Абрамовым, вылетели в Куйбышевку-Восточную. Под крылом самолета медленно проплывали маньчжурские сопки, пестрые заплаты осенних полей и широкие таежные дали и долины, нарядно расцвеченные почти сплошь пожелтевшими кронами берез, бурыми полосами дубняка, багряно-красными прожилками дикого винограда и осины, притаившейся по распадкам темнеющей хвоей величавых кедров, лиственниц, сосен.

Недолго, всего около трех месяцев, я пробыл в Маньчжурии. Но крепко запечатлелся в моей памяти ее трудолюбивый и многострадальный народ. И, думая о нем, взгрустнул тогда в самолете. Но рядом с этим настроением в душе нарастало и крепло радостное чувство встречи с Родиной, с родными и близкими, которые уже давно нас ожидали. Ждали новые дела и новые заботы.

Глава IV КТО ЖЕ ТЫ, КУНГУРЦЕВ?