Расписной

– Пустите меня! Дайте я! – Еще не оправившийся от побоев Груша оттащил калмыка и несколько раз изо всех сил лупанул Резаного по голове, так что тот влип лицом в пол. По грязному бетону потекли струйки крови. Крупное тело безвольно обмякло.

Расписной стоял в стороне и безучастно наблюдал, как избитого новичка приводили в чувство. Нашатыря в камере не было, поэтому его вначале облили тепловатой водой из-под крана, а потом Скелет принялся со всего маху бить по окровавленным щекам и крутить уши так, что они хрустели.

Наконец Резаный пришел в себя и застонал. Нос был расплющен, все лицо покрыто кровью.

– Давай, сука, колись – кто ты в натуре есть?! – Скелет поднес бритву к приоткрывшимся глазам, и веки тут же снова накрепко сомкнулись, как будто тонкая кожа могла защитить от тусклой замызганной стали.

– Чистый… я, – с трудом выдохнул Резаный. – А фуфло прогнал для понтов, для авторитета… За хулиганку чалился, а хотел за блатного проканать… Потому «четверку» назвал и кликуху новую придумал… Но ни с ментами, ни с петухами никогда не кентовался… Корешей не закладывал, у параши не спал… Проверьте по «шестерке», там подтвердят. Чистый я…

– И какая твоя погремуха? – спросил Микула.

– Верблюд… Но за это не режут…

Зубач ухмыльнулся и вытянул вперед палец.

– Еще как режут! Ты «ершом»[61] выставился. За это многих кончили!

Микула поморщился и хлопнул его по руке.

– Слушай, Зубач, с тобой хорошо говно хавать – ты все наперед забегаешь! Кто за хатой смотрит?!

– Гля, он в натуре обнаглел! – поддержал смотрящего Скелет, поигрывая бритвой.

Зубач огляделся. Катала смотрел в сторону, от Расписного поддержки ожидать тоже не приходилось. Зато сзади мрачно нависал хмурый Груша, а сбоку примерялся к его ногам калмык.

– Ша, братва, все ништяк, – примирительным тоном сказал Зубач. – Я только свое слово сказал: надо с него спросить как с гада!

Микула выдержал паузу, оглядывая соперника с ног до головы.

– А я так думаю: Верблюд свое уже получил. Баклан – он и есть баклан. Пусть сворачивается и идет в «шерсть»[62]. Только…

Смотрящий протянул руку Скелету:

– Дай мойку!

Тот послушно положил на испачканную пеплом ладонь половинку лезвия.

– Держи! – Микула бросил бритву на грудь Верблюду. – Чтобы через час у тебя фуфловых регалок не было!

Избитый хулиган тупо уставился на щербатый обломок металла.

– Да вы на своего посмотрите, – дрожащая рука указала на Расписного. – Ему, небь, половину шкуры срезать надо!

– Привяжи метлу![63] – Расписной замахнулся. – Еще хочешь?

Верблюд втянул голову в плечи и замолчал.

– Ровно час! – повторил Микула.

Кряхтя и охая, Верблюд поднялся, взял бритву и доковылял до своей шконки. Закурив сигарету, он беспомощно осмотрелся по сторонам.

– Помочь? – подскочил к нему юркий и обычно незаметный Хорек.

Он получил девять лет за то, что изрубил топором соседа, но хвастал, что за ним много трупов. Это был отвратительный тип – неврастеник и психопат. Вытянутая хищная мордочка, бледная, в крупных порах кожа, сквозь редкую щетину белесых волос просвечивает сальная кожа головы. Постоянный оскал открывал узкие длинные зубы. С ним никто не кентовался, но и никто не связывался.

– За это будешь в обязаловке. Следующую дачку[64] мне отдашь! Замазали?[65]

Верблюд нехотя кивнул:

– Только чтоб не больно…

– Ага, сладко будет! Будто хурму хаваешь…

Хорек сноровисто расстелил полотенце, набросал сверху смятых газет, на них положил левую руку Верблюда.

– Челюсть, возьми, чтоб не дергался…

Мрачный цыган с выдвинутой вперед нижней челюстью намертво зажал конечность «ерша».

– Ну, держись! – Хорек осклабился и принялся срезать с безымянного пальца Верблюда воровской перстень – квадрат с разлапистым крестом.

Лезвие было изрядно затуплено, дело шло медленно. Верблюд в голос кричал, кровь бежала струей, впитывалась в газеты, брызгала на полотенце и простыню, красные пятна покрыли и лицо Хорька. Это его, похоже, распаляло: высунув язык, он остервенело кромсал палец «ерша».

– А! А-а! А-а-а-а! – истошно заорал Верблюд.

– Хватит! – сквозь зубы сказал Челюсть. – Уже все!

Хорек неохотно оторвался от кровавого дела.

– Еще бы надо подчистить… Давай охнарик!

Вынув изо рта Верблюда сигарету, он прижег рану. Верблюд задергался, крик перешел в вой, тошнотворно завоняло паленым мясом. Замотав распухший и покрасневший палец носовым платком, «ерш» обессиленно откинулся на тощую подушку.

Но долго разлеживаться было нельзя, потому что с левого плеча нагло скалил зубы не по рангу наколотый тигр. По площади он многократно превосходил перстень.

С трудом поднявшись, Верблюд пошатываясь подошел к углу людей.

– Слышь, Микула, я уже не могу… Разреши не резать… Я его поверху зарисую…

Смотрящий подумал.

– Как, братва? Разрешим?

Скелет пожал плечами. Калмык согласно кивнул:

– Пусть заколет, чтоб видно не было. Какая разница…

Но Зубач решительно воспротивился:

– Ни хера! Как решили! Ответ должен быть…

– Пусть по полной раскручивается, сука! – поддержал его Груша.

– Резать! – крикнул Хорек.

Микула развел руками:

– Раз братва не разрешает – режь!

Верблюд опустился на колени и зарыдал: