Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути

— Как так неизвестного? Шесть и семь.

— Так что, мы с тобой с тех пор ни разу не виделись?

— Наконец-то осознал!

— Каюсь, каюсь… Только ты-то чем лучше?

В конце концов мы договорились не препираться на эту неисчерпаемую тему. Магда принесла кофе, и мы добрых два часа просто болтали — с легкостью, какой я давно не испытывал. Язык у Айна и с детства был хорошо подвешен, а с годами еще и отшлифовался. Магда, ко всему прочему, наблюдала этот фейерверк впервые и явно получала огромное удовольствие. Мне было приятно исподтишка наблюдать за ней, и написанное у нее на лице откровенное восхищение айновым словоплетством не вызывало у меня даже намека на какое-либо ревнивое чувство. Скорее наоборот, придавало разговору дополнительную теплоту. Айн рассказывал, как в позапрошлом году соблазнился предложением некоей любительской экспедиции, из тех, что рыщут по свету в поисках снежного человека, сокровищ атлантов и следов космических пришельцев. Правда, у этих цель была менее впечатляющей, но вряд ли более реальной: отыскать гробницу Чингисхана. Однако это был способ побывать в Монгольском Трехречье — тех местах между Ононом, Керуленом и Толой, которые манили Айна уже давно («Вспомним же, вспомним степи монгольские, мечтательно пропел он, — голубой Керулен, золотой Онон…»). К тому же экспедиция исхитрилась найти себе каких-то спонсоров, и потому тратить собственные сбережения не было необходимости.

— И как, нашли? — полюбопытствовала Магда, практичная, как все женщины.

— Искали — рассмеялся Айн, — что гораздо важнее. Нашли только меня.

— Как это?

Ситуация была классической. Айн вышел как-то поутру из лагеря с намерением погулять часок-другой на рассвете. Рассветы в тех местах видеть надо, такого богатства красок нигде больше встречать ему не приводилось… Спохватился он лишь тогда, когда понял, что обратной дороги ему не найти. Сотоварищи в свою очередь принялись разыскивать его, и делали это столь успешно, что в конце концов вертолетчикам национальной спасательной службы пришлось отыскивать и доставлять в лагерь уже троих. Влетело это в кругленькую сумму, причем Айну по справедливости пришлось раскошелиться на большую ее часть.

— Но пока я блуждал, — а места там, Магда, прекрасные, сказочные места, таких пейзажей, такой палитры нигде больше не увидишь, — так вот, пока я кружил да петлял, мне пришло в голову…

Что именно пришло Айну на ум я уже не слышал. В мозгу что-то щелкнуло, лопнуло, и я вспомнил, наконец, вопрос, который хотел и не мог задать — во сне — доктору Мерячу.

— Прости, что перебиваю, Айн…

Тот осекся на полуслове, воззрился было на меня, но тут же махнул рукой:

— Будет расшаркиваться. В чем дело?

— Ты, часом, не знаешь, что такое Моисеев путь?

— О Господи! В каком контексте?

— Один человек сказал при мне: «Блуждаем Моисеевым путем». О библейском Моисее я помню только про корзину, тростники и десять заповедей. А если речь о каком-то другом, то и вовсе ума не приложу.

— О том, о том, успокойся. Пророк Моисей, Моше-рабейну, Муса… Устойчивого понятия Моисеев путь — как, например, Моисеев закон или Пятикнижие Моисеево — нет. Это, скорее, метафора. Более или менее расхожий образ.

— И что он означает?

— Видишь ли, Моисей был великим политиком. Когда он вывел народ свой из египетского рабства, то не повел его сразу в землю обетованную, — Айн получал столь откровенное удовольствие от своего просветительства, что смотреть на него было любо-дорого. — Идти-то было — рукой подать, что там от Нила до Иордана, а Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, блуждал самыми замысловатыми путями, с помощью Божией досыта кормил манной небесной, поил водою сладкой…

— Зачем? — не утерпел я.

— А затем, чтобы рабы, за чьими плечами стояло четыреста тридцать лет рабства, ставшего уже генетическим, в Ханаанскую землю не вошли. Только их дети, родившиеся свободными. Следующее поколение.

— Какой ужас, — ахнула Магда. — Это точно, Айн? Про Моисея?

— Вполне. Я же говорю, это было гениальным политическим ходом создавать новое государство с новыми людьми.

— И это — пророк? Год за годом кружить по пустыне? Ждать — вот скоро, вот завтра, вот за холмом! Умирать! Быть обреченным и не знать, что обречен! Нет, Айн, это Макиавелли, а не Моисей! Я представляла себе Исход иначе…

— Это очень серьезно — то, о чем вы говорите, Магда. Только Макиавелли ни при чем. В Библии есть уже вся политика. И с библейских времен самые жестокие люди чаще всего встречаются среди тех, кто хочет привести свой народ к счастью. Осуществить утопию. Поскребите как следует любого пророка, любого диктатора-утописта — и под пестрыми красками наверняка обнаружится неистребимое моисейство. Причем, хотя сам Моисей был еще отнюдь не из худших, и он получил воздаяние по делам своим.

— То есть?

— Его могила затерялась в пустыне Моавитской — как гробница Чингисхана. А привел народ в землю обетованную уже Иисус Навин. Моисей этого был недостоин. Ему не дано было перейти Иордан.

— Тяжело вам жить! — все-таки переходы у женщин совершенно непредсказуемы.

— Почему? — удивился Айн.