Расколотый мир (ЛП)

— Ты не можешь знать, что это неправда, — шепчет она, отказываясь смотреть на меня. — Что ты знаешь о душах и сердцах, и о том, как они здесь разбиваются. Ты меня вообще не знаешь.

— О, Джубили, — решимость разрушается, и моя рука скользит к ней. Она не отступает, но и не поднимает взгляд, наблюдая, как мои пальцы переплетают с ее. — Сердца и души и как они разбиваются? Это то, чему Эйвон учит всех.

Но слова не шли.

Это неправильно, и глупо, и миллион других вещей мелькает в моих мыслях. Рука все равно движется по направлению к ней, чтобы я мог провести кончиками пальцев от ее виска вдоль скулы. Вес несомого глубоко в моем сердце смещается, когда пальцы касаются мягкости ее кожи, все еще теплой ото сна. Это правда, которую я не решался признаться себе, когда я впервые увидел ее в «Молли», не тогда, когда я ухаживал за ее ранами, когда мы разговаривали в тихих пещерах фианны. Но если все это все равно закончится — если завтра будет война, смерть и хаос — тогда прямо здесь эта правда, это все, что у меня есть. У всех у нас есть.

Она не двигается, пока мои пальцы не достигают ее подбородка; внезапно она поднимает руку, кончиками пальцев соприкасаясь с моим запястьем, словно убирая его. Но она этого не делает. Ее прикосновение к запястью несет тепло, ее сердце бьется так быстро, что я ощущаю трепыхание пульса при контакте ее большого пальца с моей кожей. Она замирает в таком положении, наблюдая за мной этими глазами. Я вижу ее борьбу, несмотря на тусклый свет, я чувствую ее, как мою собственную. Потому что она моя. Trodair'i. Фианна. Мы — борцы, уставшие воевать.

— Я знаю тебя, — шепчу я и слышу, как ее дыхание сбивается во тьме.

Я наклоняюсь вперед, устремляя свое лицо к ней, ее тепло тянет меня ближе. Она тоже смещается, подбородок поднимается — крошечные движения, маленькие приглашения и вопросы, каждый из нас колеблется. Но потом мои губы опускаются на ее, и на мгновение все остальное исчезает в дожде и тишине.

Потом ее рука тянется к моему запястью, и она отталкивает меня.

— Убирайся, — шепчет она, и эти глаза внезапно закрываются. Только румянец остается, смещающийся в сторону гнева, подальше от… подальше от меня.

— Что? — Я слишком долго сопротивляюсь ей, пытаясь поставить свои разбросанные мысли на место.

— Кормак, иди. Сейчас же.

— Джубили…

Поднимается другая рука, и оказывается, она все еще держит пистолет, стволом которого она толкает меня в грудь, прерывая меня. Ее волосы распущены, и в футболке она не похожа на «Крепкого орешка» Чейз, но ее хватка на пистолете не колеблется.

— Я сказала — убирайся.

Я медленно расслабляюсь, держа руки там, где она их видит, и поднимаюсь на ноги.

— Пожалуйста, Джубили. Нам надо поговорить о том, что сделать для прекращения огня, об Эйвоне. — Я знаю, что еще я должен сказать «извини». Но это не так. Я в замешательстве, черт побери, но я не могу извиниться, впервые за несколько месяцев я почувствовал уверенность.

— Нам? — Она держит пистолет, создавая барьер между нами. — Мы ничего не будет делать. Иди домой, Кормак, а я останусь здесь. Тебе больше нечего здесь делать. Иди и позволь мне делать свою работу. — Ее голос совершенно холоден, что теперь трудно представить, что недавно была искра теплоты в ее ответе на мое прикосновение.

Я отступаю на шаг в сторону окна.

— Не делай этого. Мне нужна твоя помощь. Вместе у нас есть шанс остановить это.

Теперь она взяла себя в руки, солдат с головы до ног.

— Если ты хотел найти соратника с моей стороны, тебе надо было выбрать кого-то другого, чтобы похитить. Я не работаю с мятежниками. Просто уходи, Кормак. — Она с трудом сглатывает. — Пожалуйста.

Последнее слово было как мольба, а не приказ, и именно это меня побеждает.

— Ясного неба, — шепчу я. Отказ от надежды. Желание невозможного.

Она смотрит, как я разворачиваюсь к окну, и когда я оглядываюсь назад, прежде чем вылезти, она все еще держит направленный на меня пистолет.

Девочка видит сны, когда она впервые летит. На шаттле с ней десятки сирот, оставшихся таковыми из-за войны, но большинство из них с Оскара и Сьерры, и она не знает их. Одни плачут от страха, другие говорят, что надо бороться с этим, а некоторые смеются.