Расколотый мир

Эта небольшая комната меблирована только узкой кроватью, утюгом и неровной прикроватной тумбочкой со стоящей на ней фотографией в рамке. Это единственный личный штрих, который я вижу во всей этой скудной комнате. В слабом свете от окна я могу разглядеть мужчину, женщину и ребенка, которого я вдруг узнаю — крошечная Джубили Чейз. Мужчина, который, должно быть, ее отец высокий и худой, его кожа гораздо темнее, чем у Джубили, а ее мать похожа на китаянку — я вижу ее черты в лице дочери, которая стоит рука об руку с ней на фотографии, и на лице девушки, наблюдающей за мной с одеяла. Интересно, как выглядят ее родители сейчас и чтобы они подумали о нас, таких напряженных и молчаливых.

Я первым нарушаю тишину.

— Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? — Я не хотел говорить эти слова, но я уже не могу забрать их назад, и они повисают в тишине между нами.

— Это была ярость.

Всегда они прячутся за своей так называемой «яростью». Я не могу скрыть сомнение в выражении лица. Она видит это и поджимает губы. Ее взгляд скользит от моего лица и уставляется на стену. Чувство вины.

— Я недостаточно быстро среагировала.

Это поражает меня, как свинец.

— Ты была там? Парень, который умер, был невинным мирным жителем, он не имел ничего общего с…

— Я знаю, — огрызается она. — Кормак, мне не нужно одно из твоих нравоучений. Этого не должно было случиться. Я должна была остановить это. — В ее голосе слышится напряжение.

Наше перемирие в лучшем случае шаткое, я не должен провоцировать ее. Медленно и неохотно, я бормочу:

— Не ты нажимала на курок. — Нет, ты просто стояла и смотрела.

— Не важно. Это моя вина, когда мой человек выносит кому-то мозги. — Она качает она головой. — Она находилась здесь всего несколько недель, она еще не сообщала ни о каких снах.

— Какое отношение ко всему этому имеют сны?

— Они единственное предупреждение о том, что дает нам ярость, что кто-то вот-вот сорвется. Если мы вовремя выдворим их из мира, они будут в порядке. Но каждый солдат, отправленный на Эйвон, подцепляет это, в конце концов, за исключением… — она прерывается, но я знаю, каков конец предложения. За исключением меня. Даже фианна знает ее репутацию единственной нерушимой trodaire на Эйвоне.

Джубили прикрывает глаза.

— На этот раз никаких предупреждений не было, все закончилось за секунды. Она не помнит, что произошло.

Как она могла забыть? Я опускаюсь на край кровати и замечаю, какой уставшей выглядит Джубили: под ее закрытыми глазами круги, которых там не было в тот вечер, когда я вытащил ее из бара. Веки опухли, лицо осунулось. От горя. Она говорит правду. Или то, что она считает истиной.

— Что с ней будет? — спрашиваю я, наконец.

Челюсти Джубили сжимаются, когда она снова открывает глаза.

— Она уже едет на Парадиз. Бумажная работа, скорее всего, пока не выйдет на пенсию.

Как удобно. Никакого суда над солдатом, никакого наказания за непосредственное убийство подростка. Они тихо прячут ее где-то, и никто никогда не узнает, что она сделала. Я хочу накричать на Джубили, что ее сторона ошибается.

Но что, если она права? Она кажется такой уверенной. Что если ярость действительно существует, и это не просто повод для военных преследовать и убивать мирных жителей? Я внезапно вспоминаю о том, что она сказала, когда была заперта в камере в недрах нашего укрытия: никогда не бывает двух сторон ни в чем.

— Кормак, — вздыхает она, врываясь в мои мысли. — Почему ты здесь? Захотелось немного пообщаться с любимым наемным убийцей? — В ее голосе сквозит горечь, когда она повторяет слова, которые я говорил.

— Прости, что сказал это. — И я действительно сожалею. Она больше чем это. — Я пришел предупредить тебя.

— Мы знаем, что прекращение огня находится в шатком положении, — отвечает она, ее голос смещается в ту медленную сухую струю, которая не передает абсолютно ничего. — Не нужно говорить нам, что это делает все хуже.

— Дело не в стрельбе. — Я наклоняюсь вперед, оттянув воротник украденной униформы, чтобы достать ключ моей сестры. Я достаю его, чтобы она видела. — Это ключ к нашему оружейному хранилищу. Большая часть нашего оружия была заперта там. Держать его таким образом, был наш выход обеспечения непринятия никем никаких мер без согласия остальных.

Выражение Джубили немного изменяется.

— Был?

Она может сдать меня, она может потребовать, чтобы я выложил все командиру базы. Она может снова направить на меня пистолет. Я сглатываю.

— Кто-то вырезал замок и вломился внутрь. Оружие, взрывчатка, боеприпасы… все пропало.

Выражение ее лица застывает, только губы дергаются, раскрывая то же самое омовение ледяным страхом, которое охватило меня, когда я обнаружил, что дверь наполовину открыта. Джубили потребовалась секунда, чтобы прийти к такому же выводу, что и я.

— Макбрайд?

Я киваю, стараюсь не смотреть на пистолет, который все еще находится в ее руке.

— Должно быть.

— Сколько у него сторонников? — Ее голос жесткий, холодный и быстрый, как выстрел.