Он проталкивался сквозь толпу, нервно расступавшуюся перед ним. Часть его разума пыталась понять, что же произошло. Его отстранили от службы за опоздание? Рапорт о Рыжей Энн, несмотря на все его усилия, содержал недопустимые признаки тщеславия? Он богохульствовал во сне? Или, сам того не сознавая, ослушался кого-то из начальства? Другая часть разума пыталась просчитать последствия. Следует ли ему опасаться лишь за карьеру — или под угрозой теперь и жизнь? Оставшаяся часть разума была пуста.
— Сэр?
Он не услышал.
— Сэр!
Седовласая звала его обратно.
Он поковылял назад, равнодушно ожидая дальнейшего унижения.
— Сэр! — Голос звучал тревожно и на удивление примирительно, что заставило его выпрямиться.
Лаури наклонился вперед и рявкнул:
— Что?!
Она передала ему короткую телеграмму:
— Сэр, извините, я...
— Замолчите.
Он прочел телеграмму. Это не заняло много времени и окончательно сбило его с толку.
— Кингстон, — пробормотал Лаури. — Дальний Запад...
Более того, самый западный форпост Линии. Минимум две недели пути. Локомотив «Ангелус» идет на восток, значит, придется дождаться Локомотива Свода, который довезет его до Харроу, откуда, может быть, Локомотивом «Харроу» можно будет добраться до...
— Приношу свои извинения, сэр, — повторила женщина, — во всей этой суматохе я совершенно забыла...
Он улыбнулся, обнажив тщательно отбеленные зубы:
— Как вас зовут, женщина?
Телеграмма гласила:
«МЛАДШЕМУ СМОТРЯЩЕМУ III РАНГА АРМИИ ЛОКОМОТИВА „АНГЕЛУС“ ЛАУРИ: СТАНЦИЯ КИНГСТОН. ОТСТАВИТЬ ВСЕ ПРОЧИЕ ДЕЛА. БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО».
Подпись отсутствовала.
4. ДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ
Кридмур покинул судно той же ночью. Спрыгнул с кормы и приземлился среди камышей, черепах, жаб и змей, провалившись по колено в прибрежную грязь. Усмехнулся и подумал: «Вот тебе и служба. Во всем ее великолепии».
—
— У нас там дела? Хотите, чтобы я кого-то прикончил?
— Я помню. К чему такая спешка?
Огни судна медленно удалялись вниз по реке, оставляя Кридмура в ночи одного. Вздохнув, он моргнул и продолжал моргать, пока не привык к темноте. На глаза опустилась серая пелена: детали окружения стали болезненно четкими и резкими, каждый шорох камыша резал слух, как ножом. Ночное зрение — особенность Стволов. За шесть лет, проведенных среди огней и людской толпы, Кридмур почти забыл, каким видят мир Стволы.
Жабы и змеи! Он упорно продирался через камыши и грязь. Лягушки урчали, а черные зимородки с пронзительным криком разлетались из-под ног.
Голос отдавался в голове болью — резал, царапал и обжигал.
Пистолет, служивший жилищем Хозяину, пульсировал на бедре, точно рана, только боль становилась снова привычной.
Он взобрался по берегу на пригорок и обернулся, но от судна уже не осталось и следа.
Когда хозяева зовут, отказывать им нельзя. Кридмур об этом прекрасно знал.
Тем, кто только начинает служить Стволам, хозяева обещают силу, свободу и славу — невозможно даже представить, что когда-то захочется сказать им «нет». Первый десяток лет человек и оружие сосуществуют в диком, возбуждающем единстве. Так случилось и с Кридмуром. Стволы нашли его, когда он запутался и потерял цель в жизни — уже немолод, но все еще неприкаян: ни семьи, ни приличной работы, а кредиторов больше, чем друзей.
Пробовал прибиться к освободительному движению, к Рыцарям Труда, к церкви Дев Белого Града, даже к треклятым Улыбчивым, но все оказалось напрасно. Он уже раздумывал над тем, чтобы где-нибудь осесть и всецело посвятить себя вдумчивому изучению алкоголизма и отчаяния. Стволы вернули его к жизни и сделали особенным. Десять лет он сражался за них на всех фронтах Великой Войны: плел интриги, убивал, подкупал, соблазнял, шантажировал ради них — и был этим счастлив.
Но непокорные агенты Стволов обязательно начинали бунтовать против своих поработителей. И тогда хозяева прибегали к Кнуту. Рано или поздно это случалось с каждым. Похоже, хозяева подучали от этого некое удовольствие. Иногда Кнут требовалось применить дважды или трижды; больше случалось редко.
Весь вечер Кридмур провел в баре, напиваясь, как приговоренный к смерти, и напропалую флиртуя с официантками. Когда же спустилась ночь, Хозяин велел:
И он пошел. Получать Кнута не хотелось.