Раскол Церкви

Очень жаль, ваша светлость, - подумал осужденный экс-архиепископ с каким-то мрачным, холодным, испуганным восторгом. - Некоторые вещи важнее того, чего ты хочешь... И почему любой осужденный и вероотступник-еретик должен сдерживать обещание, данное такому лживому ублюдку, как ты?

- Истинный пастырь умирает за свое стадо. Как сказал сам архангел Лэнгхорн: "Ни в одном человеке нет большей любви, чем его готовность умереть за других", и как архиепископ Чариса, я должен был быть готов прислушаться к словам Лэнгхорна. Я им не был. Я боялся личных последствий своих неудач как дитя Божье и архиепископ Матери-Церкви. И поэтому, когда викарий Замсин пришел ко мне, выражая озабоченность, подозрения и страхи, которые вызвали сообщения других людей в случае Чариса, я не сказал ему, что каждое из этих сообщений было ложью.

* * *

Эйлиса удивленно вскинула голову. Конечно, она неправильно расслышала его! Он никак не мог сказать...

Затем ее взгляд метнулся к Клинтану, она увидела внезапную ярость великого инквизитора, и поняла, что ничего не поняла неправильно.

* * *

- Вместо того, чтобы сказать ему, что обвинения в ереси, отступничестве и нарушении Запретов Джво-дженг были неправдой, ложными сообщениями, распространяемыми врагами Чариса и распространяемыми по всему Храму коррумпированными священниками Матери-Церкви в обмен на золото от тех же врагов, я пообещал провести расследование. Чтобы привести "примеры" тех, кого ложно обвиняют в грехе. И я полностью намеревался сдержать эти обещания.

Диннис заставил себя продолжать говорить спокойно и отчетливо. Явное ошеломленное недоверие, казалось, парализовало Клинтана и его инквизиторов, по крайней мере на короткое время, и Диннис посмотрел в столь же ошеломленную тишину площади Мучеников и заставил свой голос звучать отчетливо.

- Что касается меня, то я вполне заслуживаю наказания, которое мне предстоит понести сегодня. Если бы я выполнил свои обязанности перед моим архиепископством, тысячи людей, возможно, еще не погибли бы, и еще больше тысяч, возможно, не собирались умирать. Но чего бы я ни заслуживал, ваша светлость, какого бы наказания я ни заслуживал, души, которые вы и совет викариев доверили моему попечению, как вам прекрасно известно, невиновны в преступлениях, которые вы им инкриминируете. Их единственным преступлением, их единственным грехом было защищать себя и семьи, которые они любят, от изнасилований, убийств и разрушений по приказу продажных и жадных...

Один из инквизиторов наконец отреагировал, развернувшись к Диннису и ударив кулаком в перчатке в лицо бывшего архиепископа. Стальные шипы, укрепляющие пальцы перчатки, раздробили губы Динниса, а чудовищная сила удара сломала ему челюсть по меньшей мере в трех местах. Он упал на колени, более чем наполовину оглушенный, и Клинтан указал на него жестким жестом анафемы.

- Богохульник! Как ты смеешь повышать свой голос против воли и плана Самого Бога?! Слуга Шан-вей, ты доказываешь себя, свою вину и проклятие, ожидающее тебя, каждым своим словом! Мы изгоняем тебя, мы отправляем тебя во внешнюю тьму, в уголок Ада, предназначенный для твоей темной госпожи! Мы вычеркиваем твое имя из числа детей Божьих и навсегда вычеркиваем тебя из общества искупленных душ!

Он отступил, и верховные священники схватили полубессознательного, истекающего кровью человека, который когда-то был архиепископом Чариса, и рывком поставили его на ноги. Они сорвали с него халат из мешковины, раздели его догола перед ошеломленной, загипнотизированной толпой, а затем потащили его к ожидающим орудиям пыток.

* * *

Женщина-швея, известная как Эйлиса, прижала обе руки к дрожащему рту, наблюдая, как палачи приковывают цепями неподатливое тело своей жертвы к дыбе. Она плакала так сильно, что едва могла видеть, но рыдания были тихими, слишком глубокими, слишком ужасными, чтобы ими можно было поделиться.

Она услышала первый глубокий, хриплый стон агонии, знала, что это только вопрос времени, когда стоны превратятся в крики, и даже сейчас она с трудом могла поверить в то, что он сделал, что он сказал.

Несмотря на все, что она сказала Анжилик, она никогда ничего так не хотела, как сбежать из этого места сгущающегося ужаса. Ужаса, усугубленного последним жестом в жизни Эрейка Динниса.

Но она не могла. Она бы не стала. Она останется до самого конца и, как она сказала Анжилик, будет знать, что сказать своим сыновьям. Его сыновьям. Сыновьям, - подумала она, - которым никогда не придется стыдиться имени, которое они носили. Ни сейчас, ни когда-либо. После этого никогда.

Впервые за слишком много лет женщина-швея, известная как Эйлиса, почувствовала глубокую, неистовую гордость за человека, за которого она вышла замуж и свидетельницей чьей мучительной смерти она стала ради своих сыновей и истории.

IX

Зал большого совета, дворец королевы Шарлиэн,

город Черейт,

королевство Чисхолм

Когда королева Шарлиэн и барон Грин-Маунтин вошли в зал совета, возникло определенное неоспоримое напряжение.