Раскол Церкви

Матросы начали вытаскивать на палубу боцманскую люльку для нее, и ей удалось не поморщиться. Мысль о том, что ее поднимут за борт и опустят на катер на веревке, как посылку, едва ли казалась достойной, но это, несомненно, было лучше, чем пытаться справиться с юбками, карабкаясь по доскам, прибитым к борту корабля. Во всяком случае, это было бы более скромно, и у нее было гораздо меньше шансов случайно и неожиданно промокнуть насквозь. И, в любом случае, это было не похоже...

Ее мысли были внезапно прерваны, когда руки Кэйлеба обняли ее. Ее глаза расширились от изумления, но это было все, на что у нее было время, прежде чем она обнаружила, что ее целуют - безжалостно, энергично и восхитительно компетентно - на глазах у всего наблюдающего флота.

На один удар сердца явное удивление удержало ее в его объятиях оцепеневшей и не реагирующей. Но только на мгновение. Конечно, это было вопиющим и скандальным нарушением всех надлежащих правил приличия, - подумала она, - тая в его объятиях, не говоря уже о том, как это нарушало этикет, протокол и общепринятые приличия, и ей было все равно.

На мгновение все остальные, казалось, были одинаково ошарашены резким отклонением от запланированной, достойной хореографии мероприятия, но затем снова раздались аплодисменты - на этот раз другие. Радостные возгласы, перемежавшиеся смехом и сопровождавшиеся хлопками в ладоши и ободряющим свистом. Шарлиэн вспоминала об этом позже, ценя удовольствие - удовольствие для Кэйлеба и для нее - скрытое в этих радостных возгласах, свисте, хлопках. На данный момент это едва ли было замечено. Ее мысли были заняты совершенно другими вещами.

Это был долгий, пылкий и очень основательный поцелуй. Кэйлеб был методичным человеком, и он нашел время, чтобы сделать все правильно. Наконец, однако, - без сомнения, из-за простой нехватки воздуха - он снова выпрямился, улыбаясь ей сквозь свист и топот ног. Позади него она увидела графа Лок-Айленда, коммодора Мэнтира и капитана Этроуза, которые изо всех сил старались не ухмыляться, как школьники, и радостный смех вокруг нее усилился, когда она потрясла пальцем перед носом своего мужа.

- Теперь ты пошел и доказал, какой ты похотливый, некультурный мужлан! - пожурила она, ее глаза сверкали. - Не могу поверить, что ты сделал что-то настолько неприличное на глазах у всех! Ты что, не понимаешь, как ты нарушил протокол?!

- Чертов протокол, - сказал он ей без раскаяния и протянул правую руку, чтобы коснуться ее лица, в то время как левой придерживал для нее опускающуюся боцманскую люльку. Его пальцы были нежны, как перышко, на ее щеке, двигаясь ласково, а глаза сияли. - Это было весело, и я намерен делать это снова... и часто. Но на сегодня, если мы не посадим тебя в эту люльку и не уберем с этого корабля, мы все пропустим прилив, и тогда, вероятно, у нас на руках будет откровенный мятеж.

- Я знаю.

Она позволила ему помочь ей сесть в люльку, хотя едва ли была настолько слаба, чтобы нуждаться в помощи. Он лично проверил, все ли в порядке, а затем завыли боцманские дудки, и морские пехотинцы вытянулись по стойке смирно и подняли оружие, когда люльку поднимали с палубы. Корабельный колокол начал бить, его глубокий, музыкальный голос звучал даже сквозь шум возобновившихся аплодисментов. Он пробил двадцать четыре раза в официальном приветствии коронованному главе государства.

- Позаботься о нем, Мерлин! - внезапно услышала она свой крик. - Верни его мне!

Она не собиралась говорить ничего такого сентиментального. Конечно, не перед всеми этими другими глазами и ушами! К счастью, аплодисменты вокруг нее были настолько ошеломляющими, что никто, возможно, не услышал бы ее.

За исключением одного человека.

- Так и сделаю, ваше величество.

Каким-то образом сейджин расслышал ее, и сквозь ревущий прибой всех этих других повышенных голосов прорвался его глубокий голос, спроецированный для того, чтобы она услышала. Она оглянулась на него, стоящего за плечом Кэйлеба, как щит за спиной своего мужа, и его неземные сапфировые глаза заблестели в солнечном свете, когда он коснулся левого плеча правым кулаком в формальном отдании чести.

Шарлиэн Армак не была защищенным тепличным цветком. Она давно поняла, что жизнь - это не героическая баллада, в которой добро всегда волшебным образом побеждает зло. Ей было не больше двенадцати, когда смерть отца научила ее этому и привела к сокрушительному концу ее девичества.

И все же в тот момент, когда ее глаза встретились с ярко-голубым взглядом Мерлина Этроуза, она почувствовала внезапную иррациональную, но всепоглощающую уверенность. Она смотрела на него, когда боцманская люлька поднялась выше, затем начала опускаться к ожидающему катеру, чувствуя, как уверенность перетекает от него в нее, и ее глаза защипало от внезапного прилива слез.

Все глаза в этой гавани смотрели на нее. Все подзорные трубы были направлены на нее, и она это знала. Знала, что они видят, как она сдерживает слезы, как какая-нибудь школьница.