Расчудесный Хуливуд

– Ушел от нас, – без особенного нажима, обозначив печаль лишь опущенными уголками рта, отвечает Свистун, потому как иначе нормальный человек будет относиться к чужой смерти?

Когда Ширли Хайтауэр, единственная за последний год официантка, продержавшаяся у «Милорда» больше двух недель, подходит вновь наполнить бокалы, они даже не замечают ее появления, они глядят друг дружке в глаза, они разговаривают, они держатся за руки.

Свистун без конца повторяет «Фэй», а она называет его Сэмом, одному Богу ведомо, почему.

Их присутствие создает в кофейне определенную атмосферу. Боско в конце концов понимает, что это такое. Он присутствует на встрече после долгой разлуки двух кинозвезд перед камерой.

Если бы меня предупредили, мрачно думает он, я взял бы напрокат рояль и пригласил пианиста.

– Просто не могу поверить, Фэй, – говорит Свистун.

– И я тоже, Сэм, – отвечает она. – Сколько же воды утекло? Пятнадцать лет?

– Около того. Плюс-минус.

– Плюс-минус что, Сэм?

– Две или три жизни.

– А ты все балагуришь, Сэм? Сэм Песочный Человек, Очень Склочный Человек.

Свистун заморгал, как будто она наступила ему на больную мозоль. Выдавил из себя улыбку, стараясь не показать и виду.

Без его всегдашнего балагурства никто бы не признал в нем Сэма Песочного Человека, Очень Склочного Человека, сидевшего пятнадцать лет назад в зале суда, наблюдая за тем, как беременная женщина, бывшая некогда его возлюбленной, выслушивает чудовищные обвинения, градом сыплющиеся на голову ее мужа.

Разок-другой она тогда обернулась, нервно окинув взглядом проталкивавшихся в зал зевак, но сразу же отвернулась, словно исходившая от них ненависть могла поранить ее самое. И каждый раз, когда она оборачивалась, Свистун прятался за чужими спинами, потому что ему не хотелось, чтобы она увидела его в этом зале, а увидев, подумала, будто он пришел поглумиться над человеком, отбившим ее у него.

И все же, если тебе предоставляется такой шанс, разве что святому не захочется поглазеть на человека, разбившего тебя в пух и прах, в минуту его окоончательного падения. И вполне по-человечески или, по меньшей мере, вполне по-мужски надеяться на то, что отвергнувшая тебя женщина, все равно сумеет разглядеть тебя в толпе – разумеется, ничуть не глумящегося, а сосредоточенного и серьезного, – и вовсе не затем, чтобы она произвела выигрышное сравнение в твою пользу, а лишь для того, чтобы просто-напросто посмотреть.

И если бы, увидев его и поняв, что он предан ей по-прежнему, она бросилась бы к нему в объятия и попросила прощения при первой же возможности, – что ж, это было бы только честно, это было бы только справедливо.

Когда Янгера в оранжевой куртке, какие выдают заключенным, ввели в зал, Фэи сперва уставилась на него, а потом неожиданно повернулась и посмотрела на Свистуна в упор, заглянув ему прямо в глаза, словно не было между ними никакой публики, прибывшей сюда полюбоваться ее унижением и страданием.

Его лицо внезапно одеревенело. Он не смог улыбнуться. Даже не смог подумать о том, нужно ли ему сейчас улыбнуться ей. Ему хотелось, чтобы она поняла, что он находится в зале суда из-за нее, даже если он и не вправе обнять ее и утешить на тот лад, который был бы угоден ему самому.

Но прежде чем он успел придать своему лицу надлежащее выражение, она уже отвернулась, и на сцену вышли главные актеры, и публика вскочила на ноги, а секретарь суда призвал всех к порядку, и вошел судья, и начался процесс, по результатам которого ее мужа должны были навсегда упечь за решетку.

– В чем дело, Сэм? – спросила Фэй.

– Да так, воспоминания накатили.

Она высвободила руки, взяла чашку, отхлебнула кофе.

– На меня тоже, Сэм, – сказала она. – А почему ты не подошел ко мне в суде? Почему не заговорил со мной?

– Мне этого хотелось.

– Я заметила, как ты на меня смотрел. Как будто все это казалось тебе невыносимым…

– Да нет.

– … поэтому я на тебя больше и не взглянула. Ты так меня расстроил.

– О Господи, я взял бы тебя на руки и сбежал бы с тобой куда глаза глядят, если бы знал, что это возможно. Если бы знал, что тебе этого хотелось.

– А мне этого хотелось.

– А куда же ты подевалась после суда?

– А что мне было делать, Сэм? Я же…

– Теперь никто не называет меня Сэмом.

– А как же тебя называют?

– Свистуном.

– Свистуном? Ладно. Звучит неплохо. Постараюсь запомнить. Так мне не продолжать?

– Да нет, конечно же, продолжай!

– Я была беременна. Это был ребенок от Дюйма Янгера. Может, если бы я не была такой дурой, ребенок был бы от тебя, но уж так вышло, что он оказался от Дюйма, и мне хотелось оставить его.

– Но для этого тебе не обязательно было исчезать.

– Тебе так кажется? Жене человека, о котором говорили, будто он искромсал в клочья трех женщин в грязной луже? Я была на первых страницах газет, в заголовках.

– Все проходит. Еще кого-нибудь убили бы.