Раса хищников

Второй вопрос — кошмарное состояние нашей инфраструктуры, особенно коммуникационной. У нас должны быть автострады — по крайней мере такие же, как в Словакии, о Германии я и не говорю. Новый президент должен пообещать, что будет как можно меньше вмешиваться в экономику. Я не поборник теории «невидимой руки» рынка, однако это лучше, чем предвыборные обещания, которые потом не исполняются. Президент упомянул о разностороннем развитии нашей энергетики, но мне бы хотелось знать детали. К сожалению, наибольшая опасность, хоть и не военная, подстерегает нас на востоке, поскольку Путин решил укрепить свое положение, особенно после того, как ему удалось обратить Шредера в преданного и покорного слугу.

Вернусь к моим рождественским книгам: среди них оказался и третий том истории послевоенной польской философии, где мне как философу поют дифирамбы. Много там говорится о философе Нарцизе Лубницком, которого я с удовольствием читал после войны; это был крайне антимарксистский автор, из-за чего у него возникало много проблем. Аналитическая философия в Польше в 1950-е годы практически перестала существовать, поскольку марксизм задавил все течения, за исключением разве что тех, которых защищала Церковь.

Под елку мне положили три детектива, в которых действие происходит в старом Вроцлаве, то есть Бреслау. Меня поразила не столько хитроумность сюжета, сколько сам факт, что автор, Марек Краевский, родившийся в шестидесятые годы, сумел так глубоко погрузиться в материю прошлого. Он, как палеонтолог, реконструирующий скелеты древних животных по найденным при раскопках останкам, воссоздал совершенно чуждый нам пейзаж немецкого Вроцлава тридцатых годов.

После прочтения «Umschlagplatz» я вернулся к лесьмяновской[378] энциклопедии Рымкевича и вновь изумился, как мало мы знаем об этом великом поэте. Я сам — почитатель его творчества и согласен с Рымкевичем, что время над поэзией Лесьмяна не властно, хотя Заводзинский[379] втоптал ее в грязь, а поведение Тувима[380], который становился на колени и целовал Лесьмяну руки, казалось ему лицемерным.

Среди большого числа поздравительных писем я нашел одно из Щецина; автор писал, что ему очень приятно меня читать, спасибо, он желает мне всего самого и вообще, но ему бы хотелось, чтобы мои фельетоны были не такими мрачными. А я просто пишу о том, что вижу по телевизору, читаю в «Геральд трибьюн» и «Нью сайентист». Рад был бы написать: вот, появилась надежда, как говорят немцы — ein Silberstreifen am Horyzont^{108}, — но ничего не приходит в голову.

Я знаю, к примеру, что в донных отложениях морей и океанов сравнительно неглубоко лежат огромные запасы гидратов метана, но их невозможно использовать, поскольку при добывании из-под многосотметровой толщи воды они тут же улетучиваются в атмосферу. Если бы кто-нибудь — а хотя бы и в Польше — придумал способ их использования, то получил бы Нобелевскую премию и всех осчастливил. Это чистейшей воды утопия, однако именно такие утопические мысли приходят мне в голову как единственный якорь, который я охотно бы бросил, чтобы найти более оптимистичную перспективу. А пока единственное утешение — немного диетического марципана для диабетиков, присланного мне из Германии…

Январь 2006

Расписание движения {109}

Мне приходят письма, авторы и авторши которых рассчитывают, что я соглашусь на личную встречу, и это принесет кое-какую пользу Польше. Однако надежды, которые могут вселить мои публикации, призрачны, поскольку я теперь просто глуховатый старик, а если и сказал что-то важное, то в своих книгах. Я не могу в одиночку спасать наше государство, да и не стремился никогда вмешиваться в политику, пусть и с благими намерениями. К тому же, чтобы вообще взять на себя такую ответственность и удостоиться подобной чести, необходимо иметь политический тыл, а вокруг меня — только родня да несколько собак.

Читал я недавно Рымкевича[381]; в заключительной части его энциклопедии Словацкого[382] подробно описывается повторная церемония похорон поэта в июне 1927 года (мне тогда не исполнилось и шести лет). Как отмечает Рымкевич, никогда прежде в Польше не происходило ничего подобного, это был какой-то духовный взрыв, словно родом из Словацкого, хотя вдохновляемый и в некоторой степени управляемый Пилсудским[383]. Разумеется, многие из принимавших участие в церемонии в жизни не читали Словацкого, но такие всполохи важны и необходимы, даже если это окажется минутным увлечением.