Раса хищников

После выборов жаловаться бессмысленно — сетования ничего не дают. Да, возможно, в Польше лучшим президентом был бы человек, знающий, кроме польского, еще какие-нибудь языки, а еще ему хорошо бы, например, чуть больше разбираться в экономике. Кажется, господин Качинский[317] уже сказал, что пообещал вышвырнуть с должности Бальцеровича[318] в предвыборной горячке и что слова эти непродуманны. Если подсчитать, во что обойдется реализация предвыборных обещаний ПС[319], то Польше остается только идти на паперть. Предвыборные обещания — это сказки Гофмана о том, что могло бы быть, если бы было, но не будет.

Я принадлежу к уходящему поколению и могу не беспокоиться о будущем, но перспектива ближайших лет намечается достаточно тревожная. Президент Квасьневский был таким, каким был, но никогда не бывает настолько плохо, чтобы не могло быть еще хуже; у меня есть предчувствие — лучше бы, если неверное, — что Леппер[320] метит в президенты и на следующий срок у него будут шансы. Вот что привело бы к настоящему развалу государственности, хотя, вероятно, мы выкарабкаемся, ведь за два прошедших века нам удавалось выкарабкиваться и из худших передряг.

Сегодня нам больше всего недостает, во-первых, настоящих политических элит, а во-вторых — обилия организационно-социальных и государственных взаимосвязей, типичных для процветающих западных демократий. У нас все держится на милости Божией, а между тем Господь Бог помогает людям в той мере, в какой они помогают себе сами. А этого нам сильно не хватает. Ни законы, ни указы не изменят ситуацию к лучшему, потому что взгляды людей формирует жизнь — семья, окружение и т. д. Ну а мы сначала жили под чужеземным господством, а после краткой интерлюдии между войнами оказались в коммунистическом заточении. В блестящем «Поэтическом трактате» Милоша[321] Пилсудский[322] говорит: «Я бег истории чуть-чуть затормозил». Он действительно затормозил бег истории на двадцать лет, а потом Польша, признанная ублюдком Версальского договора[323], попала в очередную неволю.

Я огорчался и завидовал, слушая речь госпожи Меркель перед элитой немецких работодателей. Профессионализм ее выступления, знание реальных проблем, волнующих Германию, были на несколько порядков выше, чем все, что высказывали польские кандидаты на пост президента. С удивлением констатирую, что у нас, в стране, насчитывающей около сорока миллионов человек, не выработано более совершенных интеллектуальных стандартов. Я больше не выписываю ни польский «Ньюсуик», ни «Впрост», потому что эти издания уже совсем никуда не годятся; снова перешел на «Политику», которая значительно лучше.

В «Геральде» я прочел комментарий политолога Фридмана: у него вызвала раздражение рекомендация, которую дал Буш госпоже Майерс, вступающей в должность члена Верховного суда. Конкретно: президент сказал, что госпожа Майерс очень набожна. Фридман замечает, что, может, это и свидетельствует в ее пользу, но вряд ли является достаточной рекомендацией на пост судьи. Представьте себе, что кто-то приводит такой аргумент: этот хирург венчался в церкви и потому блестяще справится с пересадкой сердца. К тому же, как пишет Фридман, яростное упорство, с которым Буш добивается отделения религии от государства в странах ислама, в аспекте его высказывания о госпоже Майерс выглядит неоправданным.

Хотелось бы верить, что неприятные последствия правления никчемных дилетантов в конце концов будут преодолены и настанут лучшие времена, однако сомневаюсь. что мы можем на это рассчитывать. Мнение, будто трудности, в которых мы увязли, по природе своей преходящи и скоро мы выйдем на спокойные воды, представляется мне наивным. Я скорее склоняюсь к суждению, что погано было всегда, просто мы об этом не знали из-за отсутствия всемирной сети коммуникаций.

Мне не хочется больше говорить о современном мире, он такой, какой есть; в завершение я хотел бы добавить несколько слов pro domo sua^{93}. Временами я задумываюсь вот над чем: оказало ли то, что я написал за свою жизнь — а написал я изрядно, — хоть какое-то влияние на человечество. Думаю, микроскопическое, как это обычно и бывает с литературой. Что-то, впрочем, остается: когда камень падает в воду, от него расходятся круги; нечто подобное происходит сегодня с моим творчеством. Число переводов на другие языки достигло магической цифры 44, при том, что в некоторых случаях (переводы на арабский и албанский) речь идет о пиратских изданиях, о которых я узнал только из Интернета. Ну а количество отдельных изданий составляет где-то от 1350 до 1400.